Елена Глинская, ощущавшая себя одновременно хрупкой былинкой и несокрушимой скалой, понимала, что живет в окружении хищных аппетитов и коварных замыслов. После кончины великого князя Московского Василия III Ивановича заботу о малолетнем Иване IV взял на себя опекунский совет, состоящий из семи влиятельных бояр. Вокруг молодой вдовы сплелась паутина, сотканная из честолюбивых замыслов и жажды власти. Каждый ее жест и каждое слово оценивались врагами с единственной целью получить преимущество в борьбе за влияние на трехлетнего государя и, следовательно, прибрать к рукам всю власть в державе.
Михаил Глинский, наделенный покойным Василием III полномочиями главного (но не единственного!) советника, оставался для нее фигурой неоднозначной, вызывавшей сложную гамму чувств. Хотя он приходился ей родным дядей и по неписаным законам обязан был оберегать и поддерживать племянницу, Елена относилась к нему с определенной долей осторожности. Она уважала его опыт и мудрость, но доверять ему всецело все-таки осторожничала, ведь в этой опасной игре за власть даже кровные узы могут оказаться ненадежными. В его хитром взгляде, в каждой фразе, выверенной до последнего слова, читалось неприкрытое честолюбие и стремление к власти. Елена наблюдала день ото дня, как сильно он хотел укрепить свое влияние в Московском великокняжестве, как мечтал навсегда закрепиться у кормила правления, превратив ее регентство в плацдарм для достижения личных целей. Его советы, зачастую продиктованные корыстью и желанием манипулировать ситуацией в свою пользу, великая княгиня принимала с особой осторожностью: старалась отделить зерна истины от плевел лжи и интриг. Довериться ему безоговорочно значило подписать смертный приговор и себе, и своему сыну, и всей державе, которой она сейчас правила.
Ночью, когда дети засыпали, а шумные придворные страсти утихали, Елена оставалась наедине со своими мыслями. Она задавалась вопросом, достаточно ли у нее сил, чтобы справиться с возложенной на нее ответственностью и защитить себя и своего сына от надвигающейся угрозы. В ответ на эти сомнения в сердце великой княгини рождалась непоколебимая решимость, подкрепленная клятвой, данной в тишине ночи.
Эта клятва стала для нее священной.
Холодный воздух просачивался сквозь неплотно закрытую раму, словно вторя ледяному страху, сковавшему ее сердце. Она смотрела в окно, спиной к Михаилу Глинскому, но кожей чувствовала на себе его пристальный взгляд.
Елена, произнес он мягко, почти ласково, зачем терзаешь себя напрасными мыслями, коли у тебя есть я твоя опора?
Она медленно повернулась к нему, в ее глазах плескалась буря: горечь, страх, недоверие.
Опора? Это ты, Михаил Львович, называешь себя моей опорой после всего, что произошло?
«Ах, змеюка же ты подколодная, Глинский сузил глаза, и тень суровости промелькнула на его лице, неужто намекаешь на перепелиное яичко с чудесной начинкою, кое перед кончиной откушал твой благоверный? Так, это не я, а твоя матушка измыслила, как сотворить оное ядовитое лакомство и положить в самый рот великого князя, покамест все думали, что он от крови гнилой помирает», но, опомнившись, он тут же вернул лицу прежнее выражение участливости.
Елена, разумею твою скорбь. Василий отошел от нас слишком рано. Но именно потому ныне не время для слабости. Печься надобно о нашем грядущем, о твоем сыне
О моем сыне? перебила его Елена, ее голос дрожал от еле сдерживаемого гнева. Сладко, как всегда, ты глаголишь о моем сыне, а я-то хорошо вижу, как жадно ты глядишь на его престол! Думаешь, я слепа? Не ведаю, как сам ты плетешь интриги,
подкупаешь бояр и шепчешь им на ухо ядовитые речи?
Глинский коротко шагнул к ней, его лицо выражало искреннее оскорбление.
Воистину, все сие творю ради тебя! Мы ведь единой кровью связаны, посему желаю тебе и моему внуку-племяннику лишь благого! Желаю я утвердить нашу власть и надежно защититься от врагов. Кому же, ежели не мне, ты сможешь доверить сие дело?
Защитить? великая княгиня отступила на шаг. Не лги мне! Ты хочешь узреть меня безвольной куклой в своих руках! Не обманывай себя, Михаил Львович, будто знаешь, как меня провести, уж кто-кто, а я-то знаю тебе цену!
Глинский тяжело вздохнул, его плечи поникли. В эту минуту он словно примерял маску обиженного благородства.
Ох, несправедлива ты ко мне, Елена. Обвиняешь в том, чего нету. Лишь стараюсь я, как бы помочь тебе удержать бразды правления. В державе смута, бояре в любой миг предать готовы, враги у рубежей копошатся Нужна тебе крепкая рука, надежная опора.
О, не хитри сильная рука! Елена усмехнулась, в ее голосе звучала ирония вперемешку с горечью. Ты предлагаешь мне передать тебе мою волю, мое право вершить дела? Хочешь отобрать у меня все, что осталось после Василия Ивановича: его силу, его власть, его сына!
Думный боярин остановился, оглянулся в поиске кубка с вином. Нет, правительница не пьяна, значит, изливает душу, ищет, на кого переложить свой страх, терзающий ее. На мгновение в его глазах вспыхнуло раздражение, свойственное для всех из рода Глинских, но он тут же подавил его, решив, что чревато сердить и без того разгневанную женщину.