Шрифт
Фон
14 ноября 1902
«Еще бледные зори на небе»
Несбыточное грезится опять. Фет
Еще бледные зори на небе,
Далеко запевает петух.
На полях в созревающем хлебе
Червячок засветил и потух.
Потемнели ольховые ветки,
За рекой огонек замигал.
Сквозь туман чародейный и редкий
Невидимкой табун проскакал.
Я печальными еду полями,
Повторяю печальный напев.
Невозможные сны за плечами
Исчезают, душой овладев.
Я шепчу и слагаю созвучья
Небывалое в думах моих.
И качаются серые сучья,
Словно руки и лица у них.
«Я надел разноцветные перья»
Я надел разноцветные перья,
Закалил мои крылья и жду.
Надо мной, подо мной недоверье,
Расплывается сумрак я жду.
Вот сидят, погружаясь в дремоту,
Птицы, спутники прежних годов.
Всё забыли, не верят полету
И не видят, на что я готов.
Эти бедные, сонные птицы
Не взлетят они стаей с утра,
Не заметят мерцанья денницы,
Не поймут восклицанья: «Пора!»
Но сверкнут мои белые крылья,
И сомкнутся, сожмутся они,
Удрученные снами бессилья,
Засыпая на долгие дни.
21 ноября 1902
Песня Офелии («Он вчера нашептал мне много»)
Он вчера нашептал мне много,
Нашептал мне страшное, страшное
Он ушел печальной, дорогой,
А я забыла вчерашнее
забыла вчерашнее.
Вчера это было давно ли?
Отчего он такой молчаливый?
Я не нашла моих лилий в поле,
Я не искала плакучей ивы
плакучей ивы.
Ах, давно ли! Со мною, со мною
Говорили и меня целовали
И не помню, не помню скрою,
О чем берега шептали
берега шептали.
Я видела в каждой былинке
Дорогое лицо его страшное
Он ушел по той же тропинке,
Куда уходило вчерашнее
уходило вчерашнее.
Я одна приютилась в поле,
И не стало больше печали.
Вчера это было давно ли?
Со мной говорили, и меня целовали
меня целовали.
«Я, изнуренный и премудрый»
Я, изнуренный и премудрый,
Восстав от тягостного сна,
Перед Тобою, Златокудрой,
Склоняю долу знамена.
Конец всеведущей гордыне.
Прошедший сумрак разлюбя,
Навеки преданный Святыне,
Во всем послушаюсь Тебя.
Зима пройдет в певучей вьюге
Уже звенит издалека.
Сомкнулись царственные дуги,
Душа блаженна, Ты близка.
Голос («Жарки зимние туманы»)
Жарки зимние туманы
Свод небесный весь в крови.
Я иду в иные страны
Тайнодейственной любви.
Ты во сне. Моих объятий
Не дарю тебе в ночи.
Я царица звездных ратей,
Не тебе мои лучи.
Ты обманут неизвестным:
За священные мечты
Невозможно бестелесным
Открывать свои черты.
Углубись еще бесстрастней
В сумрак духа своего:
Ты поймешь, что я прекрасней
Привиденья твоего.
3 декабря 1902
«Я буду факел мой блюсти»
Я буду факел мой блюсти
У входа в душный сад.
Ты будешь цвет и лист плести
Высоко вдоль оград.
Цветок звезда в слезах росы
Сбежит ко мне с высот.
Я буду страж его красы
Безмолвный звездочет.
Но в страстный час стена низка,
Запретный цвет любим.
По следу первого цветка
Откроешь путь другим.
Ручей цветистый потечет
И нет числа звездам.
И я забуду строгий счет
Влекущимся цветам.
«Мы всюду. Мы нигде. Идем»
Мы всюду. Мы нигде. Идем,
И зимний ветер нам навстречу.
В церквах и в сумерках и днем
Поет и задувает свечи.
И часто кажется вдали,
У темных стен, у поворота,
Где мы пропели и прошли,
Еще поет и ходит Кто-то.
На ветер зимний я гляжу:
Боюсь понять и углубиться.
Бледнею. Жду. Но не скажу,
Кому пора пошевелиться.
Я знаю всё. Но мы вдвоем.
Теперь не может быть и речи,
Что не одни мы здесь идем,
Что Кто-то задувает свечи.
5 декабря 1902
«Я смотрел на слепое людское строение»
Андрею Белому
Я смотрел на слепое людское строение,
Под крышей медленно зажигалось окно.
Кто-то сверху услыхал приближение
И думал о том, что было давно.
Занавески шевелились и падали.
Поднимались от невидимой руки.
На лестнице тени прядали.
И осторожные начинались звонки.
Еще никто не вошел на лестницу,
А уж заслышали счет ступень.
И везде проснулись, кричали, поджидая вестницу,
И седые головы наклонялись в тень.
Думали: за утром наступит день.
Выше всех кричащих и всклокоченных
Под крышей медленно загоралось окно.
Там кто-то на счетах позолоченных
Сосчитал, что́ никому не дано.
И понял, что будет темно.
«Царица смотрела заставки»
Царица смотрела заставки
Буквы из красной позолоты.
Зажигала красные лампадки,
Молилась богородице кроткой.
Протекали над книгой Глубинной
Синие ночи царицы.
А к Царевне с вышки голубиной
Прилетали белые птицы.
Рассыпала Царевна зерна,
И плескались белые перья.
Голуби ворковали покорно
В терему под узорчатой дверью
Царевна румяней царицы
Царицы, ищущей смысла.
В книге на каждой странице
Золотые да красные числа.
Отворилось облако высоко,
И упала Голубиная книга.
А к Царевне из лазурного ока
Прилетела воркующая птица.
Царевне так томно и сладко,
Царевна-Невеста что лампадка
У царицы синие загадки
Золотые да красные заставки.
Поклонись, царица. Царевне,
Царевне золотокудрой:
От твоей глубинности древней
Голубиной кротости мудрой.
Ты сильна, царица, глубинностью,
В твоей книге раззолочены страницы.
А Невеста одной невинностью
Твои числа замолит, царица.
14 декабря 1902
«Вот она в налетевшей волне»
Вот она в налетевшей волне
Распылалась последнею местью,
В камышах пробежала на дне
Догорающей красною вестью.
Но напрасен манящий наряд;
Полюбуйся на светлые латы:
На корме неподвижно стоят
Обращенные грудью к закату.
Ты не видишь спокойных твердынь,
Нам не стра́шны твои непогоды.
Догорающий факел закинь
В безмятежные, синие воды.
Шрифт
Фон