Слева чернеет стена. Там, где она кончается, пробивается свет. И голоса. Высунувшись из-за угла, Антон видит, что метрах в пятнадцати от него под уличным фонарем стоит Наталия. Рядом двое патрульных проверяют документы
Чувствуя, как где-то в солнечном сплетении разгорается пожар, Антон опускается на
колено, подбирая с земли огрызок водопроводной трубы.
Но патрульные возвращают Наталии документы и, механически козырнув, удаляются. В следующий момент исчезает Наталия.
Антон же еще какое-то время стоит, явственно чувствуя тошноту от страха и от отвращения к себе.
Проходят несколько бесконечных минут, прежде чем он собирается с силами и движется дальше.
«Ассамблея» совсем близко.
27 апреля, 21:52. Виктор В
Ворота венчала нелепая статуя, сваренная из обрезков металлических труб. Что автор пытался изобразить, понять было нелегко даже при дневном свете. Сейчас же, на фоне тускло светящегося ночного неба виднелся лишь угрожающий силуэт, горгулья, готовящаяся к прыжку
А внутри у нее камера наблюдения с тепловизором, так что владельцы «Ассамблеи» обнаруживали незваных гостей еще на дальних подступах.
Но уж кто-кто, а Виктор к таковым не относился.
Дверь, тамбур, коридоры, опять спуск и снова коридор. Обшарпанный бетонный пол, всегда подозрительно чистый; ряды кабелей по потолку, стены изрисованы граффити: некоторые даже не лишены художественных достоинств. Запах сырого камня, дыма и запустения.
Узкая тяжелая дверь с приваренной к ней зачем? решеткой. Яркая лампа на столе, за которым, еле видимый, сидит человек. Лицо скрыто в тени. Зато видны лежащие на столе руки густого шоколадного цвета.
Добрый вечер, Флестрин, поздоровался Виктор.
Добрый вечер, сэр, раздался в ответ гортанный бас. Чернокожий великан, совладелец и, в лучшие времена, арт-директор «Ассамблеи», поднялся из-за стола навстречу Виктору и, широко улыбаясь, протянул ему руку. Пожатие было как всегда убедительней некуда.
Всё в порядке сегодня? спросил Виктор.
Хм, почти, ответил Флестрин. Видите ли, концерт запаздывает. Всё еще ждем Принцессу. Она сообщила, что, возможно, задержится, но не объяснила почему. Ее до сих пор нет, и уже не знаем, что и думать.
Виктор нахмурился. Опять что-то шло не так, и это начинало раздражать.
Будем надеяться на лучшее.
Конечно, сэр, Флестрин произносил это слово с особым вкусом. Никто в Нортэмперии никогда больше не обращается друг к другу «сэр», «мсье», «мадам», «мадемуазель» или каким-нибудь еще иностранным словом, выражающим почтение. И Стабиком, и Комнрав, и другие комитеты и комиссии, коим в Нортэмперии нет числа, беспощадно борются с этим «гнусным пережитком прошлого».
Только у экзилитов это обращение в ходу.
Сколько лет назад они появились? Двенадцать? Больше?..
Свое самоназвание они образовали от двух внешне сходных иноязычных слов, одно из которых обозначало «изгнание», второе «утонченность». «Мы экзилиты, и утонченность есть наш образ жизни, а изгнание мера удаленности от сегодняшнего миропорядка», гласил первый пункт их манифеста, распространявшегося в рукописных копиях. Интересно, кто его сочинил?
Одежда, манеры, учтивость и сдержанность. Экзилиты были субкультурой людей, «игравших в аристократию», стремившихся в своем кругу воспроизвести дух давно исчезнувшего «высшего света» точнее, конечно же, собственное представление о нем, порядком приукрашенное.
Их никогда не было много, а осталось еще меньше тех, кто готов был тайком пробираться сюда по темным, заваленным мусором улицам, чтобы, переодевшись из корпоративной формы в стилизованные вечерние платья и костюмы, провести несколько часов в обществе себе подобных. А потом так же закоулками, рискуя жизнью и свободой, возвращаться домой.
В гардеробе Виктор избавился от тяжелого плаща, сменил высокие ботинки с толстой подошвой на лакированную пару, оправил фрак и бабочку.
Приятного вечера, сэр, Флестрин открыл перед Виктором дверь в следующее помещение. Обратите внимание, нам привезли мартини.
Виктор благодарно кивнул и вошел внутрь.
Полумрак, столики, покрытые бордового цвета скатертями с золотистой бахромой. Свечи в больших тяжелых подсвечниках, на стенах репродукции классической живописи. В воздухе ароматы духов, одеколона,
пряностей (не иначе как сегодня еще и горячий глинтвейн!) и трубочного табака.
Посетителей сегодня много человек сорок, не меньше. Лица все больше знакомые. Кто-то, как, например, вон те двое «коллег» по буклегерскому промыслу, кланяется издали, кто-то подходит поздороваться.
Вот и Искандер, второй совладелец и распорядитель заведения: плотный круглолицый мужчина с подвижным, но временами очень цепким взглядом. На лице у него читаются и недоумение, и беспокойство. А раз так, значит, он считает возможным, чтобы это все видели. Долгие годы в театре хорошо научили его показывать только то, что он сам считал нужным. Когда-то в той, прошлой жизни он был недурственным актером. Теперь же он секретарь в суде. «Жду того дня, когда буду секретарствовать на собственном процессе», говаривает он полушутя.
Искандер поглядывает на часы. Четверть одиннадцатого. На помосте в противоположном от входа конце зала стоят, переминаясь, готовые начать музыканты, но у микрофонной стойки никого.