Но в тоне Грэхема не было угрозы. Когда «Ив-Грант» 32-го калибра оказался на свету, инспектор увидел то, что раньше не бросилось ему в глаза. Он взял оружие из рук Эплби и внимательно рассмотрел его. На боковой поверхности, как раз рядом с барабаном, кто-то выцарапал на металле небольшой значок, напоминающий крест: короткая горизонтальная черточка и длинная вертикальная.
Смахивает на религиозный символ, сказал он. Может пригодиться.
Или нет, спокойно сказал судья Айртон.
Никто из них не заметил, как повернулась дверная ручка, и не услышал щелканья замка. Фред Барлоу, который слушал разговоры, стоя в коридоре, бесшумно прошел в спальню.
Свет в коридоре не горел. Парадная дверь стояла распахнутая настежь. В подрагивающем свете звезд, высыпавших на чистое небо, Барлоу видел, как констебль Уимс расхаживает по мощенной кирпичом дорожке у ворот.
Спальня судьи была тоже погружена в темноту, потому что Констанс выключила свет. От тяжелых массивных предметов обстановки они принадлежали предыдущему владельцу бунгало, мистеру Джонсону из Оттавы, на которые из открытых окон падал звездный свет, тянулись густые тени. Барлоу видел смутное белое пятно там, где у среднего окна, съежившись в кресле-качалке, сидела Констанс. Она плакала, точнее, всхлипывала и капризно потребовала, чтобы он оставил ее в покое.
Нет, не уходи, передумала
она, раскачиваясь в кресле так, что оно издавало отчетливый скрип. Иди сюда. Мне так плохо, что я готова умереть!
В темноте он положил ей руку на плечо:
Знаю. Мне очень жаль.
И вовсе тебе не жаль, стряхнула его руку Констанс. Ты ненавидел Энтони.
Я всего лишь раз видел его.
Ты ненавидел его! И ты это знаешь!
Где-то внутри Барлоу ощутил болезненную спазму, которую оценил как разочарование. Менее всего он ожидал прихода этого чувства. Констанс испытывала двойственное страдание, которое кидало ее то в одну, то в другую сторону.
Так оно и было. Он снова испытал чувство, которое мучило и терзало его вот уже несколько лет: пустота, ощущение какого-то провала, убеждение, что в жизни чего-то не хватает. Хотя Фредерик Барлоу не испытывал склонности к самокопанию. Если не считать черного пятна в памяти, недавнего происшествия, о котором он не считал нужным думать, он воспринимал мир таким, каким тот и был. И тем не менее
Хорошо, согласился он. Я его ненавидел. И считал, что тебе лучше держаться от него подальше, Конни.
Он стоил двух таких, как ты!
Может, так оно и было. Признаю. И все же считаю, что без него тебе будет куда лучше.
Настроение у Констанс изменилось.
Он был тупым глупым дурачком, с силой сказала она. Кресло издавало отчаянный скрип. Почему он не сказал, что у него столько денег? Почему он не пришел к папе и не рассказал? Почему он заставил папу (и меня!) думать, что он Фред?
Да?
Ты считаешь, что папа убил его?
Тс-с-с!
На трех высоких французских окнах, таких же, как в гостиной, красовались лишь легкие белые шторы, которые трудно было назвать портьерами; они практически не мешали пробиваться в комнату свету звездного неба.
Уткнувшись в штору, Барлоу видел, что констебль Уимс по-прежнему расхаживает по дорожке, и слышал слабый скрип гравия.
Нас же не могут подслушать? испуганным шепотом спросила Констанс.
Нет, если ты не будешь орать.
Так как? Ты думаешь, что это сделал папа?
Послушай, Конни. Ты мне доверяешь?
В полумраке было видно, как она вытаращила глаза.
Естественно.
Тогда ты должна понять он говорил тихо, но отчетливо, единственное, что спасает твоего отца от немедленного ареста, это сила его личности, его непререкаемая уверенность, что все его слова воспринимаются как божественное откровение. Это ты понимаешь?
Я
Он буквально загипнотизировал того констебля. Частично под воздействием его личности находится и Грэхем. В данный момент, слава богу, удача на его стороне. Я имею в виду сообщение о богатстве Морелла, о котором никто не подозревал. Ты была свидетельницей, как он мгновенно оценил ситуацию и выжал из нее все, что только можно. Я не могу не восхищаться тем, как он, не моргнув глазом, идет по тонкому льду. Он может сказать Грэхему: «Я небогатый человек, и порой мне приходится жить не по доходам. И неужели вы можете предположить, что я способен застрелить преданного поклонника дочери, готового предоставить ей всю роскошь, которую она пожелает?»
Глаза Констанс снова наполнились слезами, и она с истерической настойчивостью стала раскачиваться в кресле.
Мне очень жаль. Прости! Но ты должна все это осознать, чтобы у тебя хватило сил помочь ему. Подтвердить все, что он говорит.
Значит, ты все же думаешь, что это дело рук отца!
Я думаю, его могут арестовать. То есть я сказал могут. Когда начнут разбираться в его истории, как он стоял на кухне, открывая банку с аспарагусами в то время, как в гостиной застрелили Морелла, могут возникнуть сложности. Неужели ты не видишь всех накладок? Голос у него был мрачным. Нет, скорее всего, тебе это не под силу.
Я не т-так умна, как некоторые.
Давай не будем ссориться, Конни.
Убирайся! Ты и его ненавидишь!
Я далек от этого, сказал Барлоу с такой страстностью, которую не хотел бы демонстрировать. Он придержал коленом кресло, и оно перестало раскачиваться. Взявшись за подлокотники, Фред склонился над Констанс. Стоя под равнодушным светом звезд, он понял, что должен все объяснить ей до мельчайших подробностей. Послушай меня. Мы с твоим отцом всегда придерживались противоположных взглядов на истолкование законов. Он великий человек. Он дал мне гораздо больше того, на что я рассчитывал. Но он не мог научить меня презирать несчастных, изуродованных и забитых людей, которые не могут сопротивляться, ибо они необразованны и не могут найти слов, чтобы объяснить свои действия. Как Липиатт. Ты помнишь его лицо, когда был вынесен приговор?