Тогда, может, просто потусим?
И вот мы тусим вдвоем с Афиной Лю.
В подпитии она, оказывается, потрясающе банальна. Не рассуждает ни о Хайдеггере, ни об Арендт, ни еще о каких-нибудь философах, которыми так любит козырять в интервью. Не рассказывает взахлеб, как она однажды очаровательно провела время в Париже,
став моделью «Прада» (вышло совершенно случайно: постановщик просто заприметил ее возле кафе и пригласил поучаствовать). Хихикая, мы перемываем кости знаменитостям. Сходимся на том, что тот последний красавчик с щенячьими глазами нас никак не колышет, а вот Кейт Бланшетт мы бы дали на нас наступить. Афина хвалит мой стиль. Спрашивает, откуда у меня такие туфли, брошь, серьги. Восхищается моим умением экономить: «А я так и покупаю половину своих вещей в Талботс, как бабка старая». Я смешу ее рассказами о своих студентах стайке сонных прыщавых юнцов, которые без проблем окажутся в Лиге Плюща благодаря связям родителей (если только не провалятся с явно чужими эссе, содержащими жалобы на какие-то жизненные невзгоды, которых у них сроду не бывало). Мы делимся историями о неудачных свиданиях, о сокурсниках, о том, как однажды запали на одних и тех же парней из Принстона.
В итоге мы растягиваемся у нее на диване и хохочем до колик в боках. Я и не подозревала, что с Афиной можно так весело проводить время. Никогда прежде я не была с ней настолько собой. Знакомство мы водим уже более девяти лет, но я всегда держалась в ее присутствии несколько настороженно отчасти потому, что нервничала, а вдруг она поймет, что я и наполовину не такая блестящая или интересная, как она полагает, а отчасти из-за того, что происходило на первом курсе.
Но этим вечером, впервые за долгое время, я не чувствую, что мне нужно фильтровать каждое слово. Я не пытаюсь производить впечатление на гребаную Афину Лю. Мы просто тусим с Афиной.
Надо встречаться почаще, то и дело повторяет она. Джуни, ну честно, почему мы никогда не делали этого раньше?
Сама не знаю, отвечаю я и добавляю, стараясь чтобы это прозвучало глубокомысленно: Может, мы боялись того, как сильно понравимся друг другу?
Слова глупые и совершенно не вяжутся с действительностью, но, похоже, ей приятно их слышать.
Может быть, соглашается она. Может быть. Джуни! Жизнь так коротка. Зачем мы возводим эти стены?
Ее глаза сияют. Рот увлажнился. Мы сидим бок о бок на ее футоне, почти соприкасаясь коленями. В какое-то мгновение мне кажется, что Афина сейчас наклонится и поцелует меня (вот это пассаж! вот это поворот!), но она с визгом отшатывается, а до меня доходит мой стакан накренился так сильно, что виски льется на пол. Слава богу, что на паркет; если бы один из дорогущих ковров Афины оказался испорчен, я бы, наверное, выбросилась с балкона. Она смеется и бежит на кухню за салфеткой, а я делаю еще глоток, для успокоения, дивясь своему бешено колотящемуся сердцу.
Как-то внезапно наступает полночь, а мы на кухне печем панкейки свои, не из сухой смеси, добавив в них несколько ложечек экстракта пандана (тесто становится едко-зеленым, но готовить нормальные панкейки это не про Афину Лю).
Похоже на ваниль, только лучше, поясняет она. Дух такой травяной, как будто дышишь лесом. Даже не верится, что белые люди до сих пор ничего не знают о пандане.
Афина скидывает панкейки со сковородки мне на тарелку.
Они подгоревшие и кривые, но пахнут восхитительно, и тут до меня доходит, что я умираю с голоду. Я хватаю панкейк руками и проглатываю его в мгновение ока, а подняв глаза, вижу, как Афина пристально на меня смотрит. Я вытираю пальцы, в ужасе от того, что вызвала у нее отвращение, но она со смехом ко мне присоединяется: начинается состязание. Звенит таймер, и мы набрасываемся на полусырые панкейки, запивая их молоком, чтобы не застревали в горле.
Семь! задыхаясь объявляю я. Семь, и это
Но Афина на меня не смотрит. Она хмурится, часто моргает. Одна рука тянется к горлу, другая колошматит меня. Губы приоткрываются, и наружу вырывается глухой, тошнотный хрип.
Она давится.
Геймлих, я же умею его делать умею же, да? Я со школы его не вспоминала. Но тем не менее подхожу сзади, обхватываю Афину за талию и надавливаю ей на живот, чтобы комок вылетел наружу (какая она тонюсенькая!), но Афина по-прежнему мотает головой, хлопая меня по руке. Панкейк наружу не выходит. Я давлю еще раз. Еще. Не работает. Мелькает мысль схватить телефон, нагуглить «ГЕЙМЛИХ» или глянуть инструкцию на Ютубе. Но на это уйдет драгоценное время, целая вечность.
Афина исступленно бьется о шкафчики. Лицо ее становится лиловым.
Помню, несколько лет назад в новостях была заметка об одной студентке, которая насмерть подавилась на конкурсе поедания панкейков. Помнится, как я сидела в туалете и листала эту статью: способ вот так внезапно, нелепо и никчемно
уйти из жизни вызывал непристойное восхищение. По словам парамедиков, панкейки слиплись и застряли у нее в горле комком, твердым, как цемент. Цементный ком
Афина дергает меня за руку, указывая на мой телефон. Глаза умоляюще блестят.
«Помоги, выдавливает она одними губами. Помоги, помоги».