Смягчаем и некоторых белых персонажей. Не сказать чтобы радикально. Оригинальный текст Афины до неприличия предвзят; французские и британские солдаты здесь просто карикатурные расисты. Я понимаю, этим она пытается подчеркнуть дискриминацию внутри Союзного фронта, но некоторые сцены настолько шаблонны, что кажутся недостоверными. Читатель просто теряет связь с повествованием. И вот мы заменяем одного из белых нападающих персонажем-китайцем, а одного из самых заметных китайских рабочих сочувствующим белым фермером. Это добавляет тексту сложности, гуманизма, что Афина из-за чрезмерной близости к проекту могла проглядеть.
В первоначальном варианте несколько рабочих доведены до самоубийства жестоким обращением со стороны британцев, при этом один
вешается в капитанском блиндаже. Капитан, обнаружив тело, через переводчика говорит остальным рабочим, чтобы вешались у себя в землянках, если необходимо: «Нечего загаживать наши!» Вся эта сцена, по-видимому, взята непосредственно из архивных источников в рукописи Афины есть пометка на полях: «ВЫНЕСТИ В СНОСКУ, ЧТО ЭТО НЕ ОТСЕБЯТИНА. БРРР!»
Сцена, безусловно, мощная; читая ее в первый раз, я ощутила приступ ужаса. Однако Даниэла считает, что это чересчур. «Понятно, что они неотесанные солдафоны, но совсем уж чернуха, комментирует она. Уберем, чтоб не сбивать темп?»
Самое крупное изменение, которое мы вносим, относится к последней трети книги.
«Здесь сюжет явно буксует, пишет Даниэла. Нужен ли нам этот контекст про Версальский договор? Кажется неуместным: мы же не на китайской геополитике фокусируемся?»
Конец черновика у Афины невыносимо ханжеский. Здесь увлекательные личные истории остаются позади, а на голову читателю высыпается ворох фактов о том, как китайские рабочие оказываются обездолены и забыты. Погибших в бою китайцев запрещено было хоронить рядом с европейскими солдатами. Прав на военные награды они не имели, потому что официально в боевых действиях не участвовали. Но более всего Афину возмущало то, что китайское правительство по итогам войны оказалось бессовестно обмануто: согласно Версальскому договору территория Шаньдуна отошла от Германии к Японии.
Но кому все это интересно? Трудно сопереживать извивам сюжета в отсутствие главного героя. Последние сорок страниц книги больше напоминают архивный документ, чем захватывающую повесть военных лет. Финал выглядит несуразно, как студенческий курсовик, случайно прилепленный в конце. Но что поделать, у Афины всегда была дидактическая жилка.
Даниэла хочет, чтобы я вообще все это вырезала.
«Давай закончим книгу сценой с А Гэном, который плывет домой, предлагает она. А что: сильный финальный образ, к тому же несущий в себе отсылку к предыдущей сцене погребения. Остальное можно дать в послесловии, ну или в эссе, которое можно опубликовать ближе к выходу книги. Или, скажем, добавить в издание в мягкой обложке для книжных клубов».
Мне эта идея кажется блестящей. Я вношу правки. А затем, вишенкой на торте, просто добавляю после сцены с А Гэном короткий эпилог: одну строку из письма, которое один из рабочих написал в 1918 году кайзеру Вильгельму, моля о мире во всем мире: «Я чувствую: Небеса желают, чтобы все человечество жило как одна семья».
«Супер! пишет Даниэла в ответ на мой поворот. С тобой так удивительно легко работать. Знала бы ты, насколько авторы бывают нетерпимы к убийству своих творений!» Я сияю. Мне хочется нравиться своему редактору. Хочется, чтобы она думала, что со мной легко работать; что я не упрямая дива, что я способна вносить любые изменения, о которых она просит. Это повысит и вероятность того, что она согласится работать со мной в будущем. Дело здесь не только в склонении перед авторитетом. Я действительно думаю, что книгу мы сделали лучше, доступнее, упорядоченней. Первоначальный вариант заставлял ощущать себя недалекой, иногда отчужденной и разочарованной всей этой назидательной праведностью. Здесь угадывались все те черты Афины, которые раздражали больше всего. Новая же версия это воистину универсальная история, где каждый может найти себя.
За четыре месяца мы вычитываем проект трижды. К концу я уже настолько с ним осваиваюсь, что не могу сказать, где заканчивается Афина и начинаюсь я или какие слова кому принадлежат. Я провела исследование: прочла десяток книг по азиатской расовой политике и истории китайского труда на фронте. Зависала над каждым словом, каждым предложением и абзацем так часто, что заучила их наизусть; черт возьми, я, вероятно, перечитала этот роман большее количество раз, чем сама Афина.
Весь этот опыт учит меня одному: писать я могу. Некоторые из любимых отрывков Даниэлы я написала целиком. Например, есть пассаж, где бедная французская семья ошибочно обвиняет группу китайских рабочих в краже ста франков. Рабочие, исполненные решимости произвести хорошее впечатление, собирают эти двести франков и дарят их семье, хотя и знают о своей абсолютной невиновности. В черновике Афины есть лишь краткое упоминание о незаслуженном обвинении, однако моя версия превращает его в трогательную иллюстрацию китайской честности и добродетели.