Церковь, сударыня.
Больная повернулась к окну и стала медленно креститься, глядя во все большие глаза на большую деревенскую церковь, которую объезжала карета больной»
Карета и коляска вместе остановились у станции. Из коляски вышли муж больной женщины и доктор и подошли к карсте.
Как вы себя чувствуете? спросил доктор, щупая пульс.
Ну, как ты, мой друг, не устала? спросил муж по-французски, не хочешь ли выйти?
Матреша, подобрав узелки, жалась в угол, чтобы не мешать разговаривать.
Ничего, то же самое, отвечала больная. Я не выйду.
Муж, постояв немного, вошел в станционный дом. Матреша, выскочив из кареты, на цыпочках побежала по грязи в ворота.
Коли мне плохо, это не резон, чтобы вам не завтракать, слегка улыбаясь, сказала больная доктору, который стоял у окна.
«Никому им до меня дела нет, прибавила она про себя, как только доктор, тихим шагом отойдя от нее, рысью взбежал на ступени станции. Им хорошо, так и все равно. О! боже мой!»
Ну что, Эдуард Иванович, сказал муж, встречая доктора и с веселой улыбкой потирая руки, я велел погребец принести, вы как думаете насчет этого?
Можно, отвечал доктор.
Ну, что она? со вздохом спросил муж, понижая голос и поднимая брови.
Я говорил: она не может доехать не только до Италии, до Москвы дай бог. Особенно по этой погоде.
Так что ж делать? Ах, боже мой! боже мой! Муж закрыл глаза рукою. Подай сюда, прибавил он человеку, вносившему погребец.
Оставаться надо было, пожав плечами, отвечал доктор.
Да скажите, что же я мог сделать? возразил муж, ведь я употребил все, чтобы удержать ее, я говорил и о средствах, и о детях, которых мы должны оставить, и о моих делах, она ничего слышать не хочет. Она делает планы о жизни за границей, как бы здоровая. А сказать ей о ее положении ведь это значило бы убить ее.
Да она уже убита, вам надо знать это, Василий Дмитрич. Человек не может жить, когда у него нет легких, и легкие опять вырасти не могут. Грустно, тяжело, по что ж делать? Наше и ваше дело только в том, чтобы конец ее был сколь возможно спокоен. Тут духовник нужен.
Ах, боже мой! да вы доймите мое положение, напоминая ей о последней воле. Пусть будет, что будет, а я не скажу ей этого. Ведь вы знаете, как она добра
Все-таки попробуйте уговорить ее остаться до зимнего пути, сказал доктор, значительно покачивая головой, а то дорогой может быть худо
Аксюша, а Аксюша! визжала смотрительская дочь, накинув на голову кацавейку и топчась на грязном заднем крыльце, пойдем ширкинскую барыню посмотрим, говорят, от грудной болезни за границу везут. Я никогда еще не видала, какие в чахотке бывают.
Аксюша выскочила на порог, и обе, схватившись за руки, побежали за ворота. Уменьшив шаг, они прошли мимо кареты и заглянули в опущенное окно. Больная повернула к ним голову, но, заметив их любопытство, нахмурилась и отвернулась.
Мм-а-тушки! сказала смотрительская дочь, быстро оборачивая голову. Какая была красавица чудная, нынче что стало? Страшно даже. Видела, видела, Аксюша?
Да, какая худая! поддакивала Аксюша. Пойдем еще посмотрим, будто к колодцу. Вишь, отвернулась, а я еще видела. Как жалко, Маша.
Да и грязь же какая! отвечала Маша, и обе добежали назад в ворота.
«Видно, я страшна стала, думала больная. Только бы поскорей, поскорей за границу, там я скоро поправлюсь».
Что, как ты, мой друг? сказал муж, подходя к карете и прожевывая кусок.
«Все один и тот же вопрос, подумала больная, а сам ест!»
Ничего! пропустила она сквозь зубы.
Знаешь ли, мой друг, я боюсь, тебе хуже будет от дороги в эту погоду, и Эдуард Иваныч то же говорит. Не вернуться ли нам?
Она сердито молчала.
Погода поправится, может быть, путь установится, и тебе бы лучше стало; мы бы и поехали все вместе,
Извини меня. Ежели бы я давно тебя не слушала, бы была теперь в Берлине и была бы совсем здорова.
Что ж делать, мой ангел, невозможно было, ты знаешь. А теперь, ежели бы ты осталась на месяц, ты бы славно поправилась; я бы кончил дела, и детей бы мы взяли
Дети здоровы, а я нет.
Да ведь пойми, мой друг, что с этой погодой, ежели тебе сделается хуже дорогой тогда, по крайней мере, дома.
Что ж, что дома?.. Умереть дома? вспыльчиво отвечала больная. Но слово умереть, видимо, испугало ее, она умоляюще и вопросительно посмотрела на мужа. Он опустил глаза и молчал. Рот больной вдруг детски изогнулся, и слезы полились из ее глаз. Муж закрыл лицо платком и молча отошел от кареты.
Нет, я поеду, сказала больная, подняла глаза к небу, сложила руки и стала шептать несвязные слова. Боже мой! за что же? говорила она, и слезы лились сильнее. Она долго и горячо молилась, но в груди так же было больно и тесно, в небе, в полях и по дороге было так же серо и пасмурно, и та же осенняя мгла, ни чаще, ни реже, а все так же сыпалась на грязь дороги, на крыши, на карету и на тулупы ямщиков, которые, переговариваясь сильными, веселыми голосами, мазали и закладывали карету
· · ·
II
Дядя Хведор! а дядя Хведор, сказал молодой парень, ямщик в тулупе и с кнутом за поясом, входя в комнату и оборачиваясь к больному.