Она чувствовала себя веселой пчелкой, королевой улья среди гудящих любовью трутней.
Сели за стол.
Зеленые щи с ватрушками. Коньяк, водка. Все разогрелись, разговорились.
Марья Артемьевна, розовая, оживленная, думала:
«Какая чудесная была у меня мысль позвать именно этих испытанных друзей. Все они любят меня и ревнуют, и это общее их чувство ко мне соединяет их между собой».
А ватрушки сыроваты, вдруг заметил Алексей Петрович, представитель настоящего, и даже многозначительно поднял брови.
Н-да! добродушно подхватил бывший муж. Ты, Манюрочка, уж не обижайся, а хозяйка ты никакая.
Ну-ну, нечего, весело остановила их Марья Артемьевна. Вовсе они не так плохи. Я ем с большим удовольствием.
Ну, это еще ничего не значит, что вы едите с удовольствием, довольно раздраженно вступил в разговор Сергей Николаич, тот самый, из-за которого произошел развод. Вы никогда не отличались ни вкусом, ни разборчивостью.
Женщины вообще, вдруг вступил в разговор Вовочка, запнулся, покраснел и смолк.
Ну, господа, какие вы, право, все сердитые! рассмеялась Марья Артемьевна.
Ей хотелось поскорее оборвать этот нудный разговор, наладить снова нежно-уютную атмосферу. Но не тут-то было.
Мы сердитые? спросил бывший муж. Обычная женская манера сваливать свою вину на других. Подала сырое тесто она, а виноваты мы. Мы, оказывается, сердитые.
Но Марья Артемьевна все еще не хотела сдаваться.
Вовочка, сказала она, кокетливо улыбаясь представителю будущего. Вовочка, неужели и вы скажете, что мои ватрушки нельзя есть?
Вовочка под влиянием этой нежной улыбки уже начал было и сам улыбаться, как вдруг раздался голос Алексея Петровича:
Мосье Вовочка слишком хорошо воспитан, чтобы ответить вам правду. С другой стороны, он слишком культурен, чтобы есть эту ужасную стряпню. Надеюсь, дорогая моя, вы не обижаетесь?
Вовочка нахмурился, чтобы показать сложность своего положения. Марья Артемьевна заискивающе улыбнулась всем по очереди, и обед продолжался.
Ну вот, бодро и весело говорила она. Надеюсь, что этот матлот из угрей заставит вас забыть о ватрушках.
Она снова кокетливо улыбалась, но на нее уже никто не обращал внимания. Бывший муж заговорил с Алексеем Петровичем о банковских делах. Разговор их заинтересовал Сергея Николаича так сильно, что хозяйке пришлось два раза спросить у него, не хочет ли
и сказал:
Ничего себе мордашка.
Это «мордашка» так удивительно не подходило к величественному профилю дамы, что Лизочка даже засмеялась.
Он поджал губы бантиком и вдруг заморгал, как обиженный ребенок. Это называлось у него «сделать мусеньку».
Детка! Вы смеетесь над Вовочкой!
Какой Вовочкой? удивилась Лизочка.
Надо мной! Я Вовочка! надув губки, капризничала орлиная голова.
Какой вы странный! удивлялась Лизочка. Вы же старый, а жантильничаете, как маленький.
Мне пятьдесят лет! строго сказал Гутбрехт и покраснел. Он обиделся.
Ну да, я же и говорю, что вы старый! искренне недоумевала Лизочка.
Недоумевал и Гутбрехт. Он сбавил себе шесть лет и думал, что «пятьдесят» звучит очень молодо.
Голубчик, сказал он и вдруг перешел на «ты». Голубчик, ты глубоко проницательна. Если бы у меня было больше времени, я бы занялся твоим развитием.
Почему вы вдруг говор попробовала возмутиться Лизочка. Но он ее прервал:
Молчи. Нас никто не слышит. И прибавил шепотом:
Я сам защищу тебя от злословия.
«Уж скорее бы кончился этот обед!» думала Лизочка. Но тут заговорил какой-то оратор, и Гутбрехт притих.
Я живу странной, но глубокой жизнью! сказал он, когда оратор смолк. Я посвятил себя психоанализу женской любви. Это сложно и кропотливо. Я произвожу эксперименты, классифицирую, делаю выводы. Много неожиданного и интересного. Вы, конечно, знаете Анну Петровну? Жену нашего известного деятеля?
Конечно, знаю, отвечала Лизочка. Очень почтенная дама.
Гутбрехт усмехнулся и, раздвинув локти, погарцевал на месте.
Так вот эта самая почтенная дама это такой бесенок! Дьявольский темперамент. На днях пришла она ко мне по делу. Я передал ей деловые бумаги и вдруг, не давая ей опомниться, схватил ее за плечи и впился губами в ее губы. И если бы вы только знали, что с ней сделалось! Она почти потеряла сознание! Совершенно не помня себя, она закатила мне плюху и выскочила из комнаты. На другой день я должен был зайти к ней по делу. Она меня не приняла. Вы понимаете? Она не ручается за себя. Вы не можете себе представить, как интересны такие психологические эксперименты. Я не Дон-Жуан. Нет. Я тоньше! Одухотвореннее. Я виртуоз чувства! Вы знаете Веру Экс? Эту гордую, холодную красавицу?
Конечно, знаю. Видала.
Ну, так вот. Недавно я решил разбудить эту мраморную Галатею! Случай скоро представился, и я добился своего.
Да что вы! удивилась Лизочка. Неужели? Так зачем же вы об этом рассказываете? Разве можно рассказывать!
От вас у меня нет тайн. Я ведь и не увлекался ею ни одной минуты. Это был холодный и жестокий эксперимент. Но это настолько любопытно, что я хочу рассказать вам все. Между нами не должно быть тайн. Так вот. Это было вечером, у нее в доме. Я был приглашен обедать в первый раз. Там был, в числе прочих, этот верзила Сток или Строк, что-то в этом роде. О нем еще говорили, будто у него роман с Верой Экс. Ну, да это ни на чем не основанные сплетни. Она холодна как лед и пробудилась для жизни только на один момент. Об этом моменте я и хочу вам рассказать. Итак, после обеда (нас было человек шесть, все, по-видимому, ее близкие друзья) перешли мы в полутемную гостиную. Я, конечно, около Веры на диване. Разговор общий, малоинтересный. Вера холодна и недоступна. На ней вечернее платье с огромным вырезом на спине. И вот я, не прекращая светского разговора, тихо, но властно протягиваю руку и быстро хлопаю ее несколько раз по голой спине. Если бы вы знали, что тут сделалось с моей Галатеей! Как вдруг оживился этот холодный мрамор! Действительно, вы только подумайте: человек в первый раз в доме, в салоне приличной и холодной дамы, в обществе ее друзей, и вдруг, не говоря худого слова, то есть я хочу сказать, совершенно неожиданно, такой интимнейший жест. Она вскочила, как тигрица. Она не помнила себя. В ней, вероятно, в первый раз в жизни проснулась женщина. Она взвизгнула и быстрым движением закатила мне плюху. Не знаю, что было бы, если бы мы были одни! На что был бы способен оживший мрамор ее тела. Ее выручил этот гнусный тип Сток, Строк. Он заорал: