Алексей Иванович сел и от смущения очень непринужденно заболтал лакированной ногой.
Мосье много работает? деловито нахмурив бровь, спрашивал француз.
Алексей Иванович добродушно усмехнулся и стал чесать за ухом, готовясь к откровенному признанию.
Но Маня не дала ему времени.
Очень, очень много, отвечала она. У нас сейчас масса работы Заказы из Вены, из Нью-Йорка.
Алексей Иванович смотрел на нее в ужасе. Француз безмятежно записывал в книжечку.
Масса работы, делая вид, что не замечает взгляда мужа, продолжала Маня. Да, да и задумана большая опера К ней приступят летом, на юге Тема? Современная. Только это пока секрет. Переговоры ведутся с Америкой
Маня! Что же это за брехня? робко по-русски прошептал Алексей Иванович. Нельзя же так
Убедительно прошу не мешать. Все так делают
Чьим учеником считает себя маэстро? спрашивал француз.
Ничьим! гордо отрезала Маня. Он самобытный. Он говорит: у меня учатся, а мне учиться не у кого и нечему.
Алексей Иванович набрал воздуху, втянул губы и со стоном выдул:
Уф-ф-ф!
Любимый автор мосье?
Э-э-э Дебюсси! отчаянно неслась Маня. Дебюсси. Молчи и не перебивай. Для французов нужно, чтобы ты любил французскую музыку. Молчи.
А из русских авторов?
Мусоргский. Молчи. Французы больше
всего уважают Мусоргского.
«Я подлец. Если бы я был честным человеком, я сегодня же пошел бы к его маменьке и сказал бы: маменька, ваш сын безнадежно бездарен, поэтому считайте, что я три раза в неделю залезаю в ваш карман и краду у вас по тридцать франков. Три раза Раз, два, три, раз, два, три»
Что это вы играете? очнулся он. Что за брехня! На сколько делится?
На четыре четверти, уныло протянул ученик.
Так зачем же вы считаете на три?
Это вы считаете, робко ответил тот.
Я? Форменное идиотство Кстати, вы разве любите музыку?
Мама любит.
Может быть, лучше бы она сама и играла
Маня, кажется, у меня этот урок сорвется. Мальчишка бездарен.
Да тебе-то что? Хочет учиться, так и пусть.
Нет, я так не могу. Это мне тяжело.
Она опустила голову, и он видел, как задрожало ее лицо.
Маня! крикнул он. Только не плачь! Голубчик! Я на все согласен, только не плачь.
Тогда она, видя, что все равно слез уже не спрячешь, громко охнув, повалилась грудью на стол и зарыдала.
Тяжело! Ему тяжело!.. Мне очень легко! Я молчу я все отдала Разве я женщина? Разве я человек? Отойди от меня! Не смей до меня дотрагиваться Не за себя мучаюсь за теб-бя-а! Ведь брошу тебя на чердаке сдохнешь! Уй-ди-и!
Милая Милая!.. мучился он. Топтался на месте, не знал, что делать. Милая Ты успокойся. Ну, хорошо, я уйду, если тебе мое присутствие и немножко пройдусь
Она оттолкнула его обеими руками, но когда он был уже на лестнице, она выбежала и, свесившись через перила, прокричала:
Надень кашне! Ненавижу тебя Не попади под трамвай.
Алексей Иванович закинул голову и остановился.
Умрешь на чердаке прошептал он, подумал и улыбнулся. Собственно говоря, так ли уж это плохо?
Он повернул лицо прямо к закатному пламенно-золотому сумраку, вдруг запевшему, загудевшему для тайного тайных души его таким несказанно блаженным созвучием, что слезы восторга выступили на глазах его.
Господи, Господи! Бедная ты моя, милая Так ли уж это плохо?
Флирт
«Вот двинется пароход будет прохладнее, утешал он себя. В поезде тоже было не слаще».
Прифрантившись в светлый костюмчик, белые башмаки, тщательно расчесав темные, редеющие на темени волосы, вышел он на палубу. Здесь дышать было легче, но палуба вся горела от солнца, и ни малейшего движения воздуха не чувствовалось, несмотря на то что пароход уже чуть-чуть подрагивал и тихо отплывали, медленно поворачиваясь, сады и колокольни гористого берега.
«Пошли».
Время для Волги было неблагоприятное. Конец июля. Река уже мелела, пароходы двигались медленно, промеряя глубину.
Пассажиров в первом классе было на редкость мало: огромный толстый купчина в картузе с женой, старой и тихой, священник, две недовольные пожилые дамы.
Платонов прошелся несколько раз по пароходу.
«Скучновато!»
Хотя ввиду некоторых обстоятельств это было очень удобно. Больше всего боялся он встретить знакомых.
«Но все-таки чего же это так пусто?»
И вдруг из помещения пароходного салона раздался залихватский шансонетный мотивчик. Пел хрипловатый баритон под аккомпанемент дребезжащего рояля.
Платонов улыбнулся и повернул на эти приятные звуки.
В пароходном салончике было пусто Только за пианино, украшенным букетом цветного ковыля, сидел кряжистый молодой человек в голубой ситцевой косоворотке. Сидел он на табуретке боком, спустив левое колено к полу, словно ямщик на облучке, и, лихо расставив локти, тоже как-то по-ямщицки (будто правил тройкой), лупил по клавишам.
Заметил Платонова и вскочил.
Разрешите представиться, Окулов, холерный студент-медик.
Ах да, сообразил Платонов. То-то пассажиров так мало. Холера.
Да какая там, к черту, холера. Перепьются ну, их и тошнит. Я вот мотался который рейс и еще не констатировал ни одного случая.