Сергей Давыдов автор и одновременно герой монодрамы «Граница» документирует короткий опыт общения с матерью, случившийся в самом начале войны, когда пришлось срочно брать билет в Среднюю Азию и слушать от мамы упреки и другие слова . Чувство внезапного обрушения, которое переживает герой («за месяц отменили почти всю мою работу» и «мысли о будущем стали невыносимы»), совсем непонятен матери («я не брошу свой дом» и «я лет десять тебе говорю, чтобы осваивал нормальную такую профессию»), и этот разрыв не обойти и не ликвидировать никаким миротворчеством. Текст, написанный рифмованной прозой, на большой скорости и пристрастно фиксирует эмоциональный клинч, в который вошел герой, да так и не вышел. Это не мысли о Родине, не мысли о себе и не мысли о войне это стенограмма сознания, пытающегося найти хоть какие-то слова для выражения происходящего. «Слово это последняя власть, / и я ее не отдам», произносит автор в самом начале. Тупиковое чувство действительности, которая рушится на твоих глазах, передано поэтически как будто все обрело фантасмагорические черты, и этот ужас уже не развидеть.
Беларуская семья из пьесы Павла Пряжко (мать, ее сын и дочь со своим мужем) собралась на дачном участке пожарить шашлыки. Не сказать, что это мирное занятие, скорее, оно отягощено взаимными, привычными и токсичными выпадами родственников в отношении друг друга. Но радиоактивным (и одновременно смешным) здесь проявляет себя отражение идущей войны через то, как «обычные люди» обсуждают ее и что думают. Внедрение в ситуацию (зарождающейся и гаснущей ссоры, тяжело вспыхивающих обид и затаенного раздражения) происходит через вслушивание в речь, порождаемую в моменте и потому точно и вязко ведущей тебя,
читателя, к образу сознания героев. Через минуту ты уже внутри спрессованной обыденности, в которой разворачиваются привычные паттерны мышления (про врагов, про необходимость воевать, про «что, если бы на нас напали»), но в действенных, значимых оттенках. Важно, как именно строится тот или иной «стейтмент» спорящих друг с другом героев, оказавшихся по разные стороны баррикад в прихотливой последовательности этих размышлений сплетается сразу многое, от личных вкусов и привычек до убеждений, если они есть. Пряжко точно схватывает эту ситуацию, и она драматична, несмотря на безупречно тонкий комический эффект, который порождают реальные в своей грубости и красоте реплики, с матом и без. Внутри пьесы про вялую, но непримиримую ругань у мангала вшита лучезарная линия любви пожилой матери к своему сыну, который физически страдает от того, что и его страна по касательной, но поддержала войну. Эти двое, сидящие на железнодорожной станции, как будто заново обретают доверие друг к другу то есть ты знал, что мать тебя любит, но не думал, что она разделит твои взгляды. И то, что у героя Пряжко есть такое окно поддержки, делает его просто сильным, хотя и безо всякого будущего.
В сборнике две пьесы, делающие видимыми голоса вовлеченных в войну женщин. Первая «Ждать тяжелее, чем хоронить» про страдающих в разлуке с «бойцами» россиянок, а вторая «Женщины в темноте», написанная Машей Денисовой и Ириной Серебряковой, про киевлянок, пережидающих воздушные тревоги по темным, лишенным электричества квартирам и подъездам. Сравнение некорректно, но у киевлянок есть юмор и в этот момент я как читатель делаю открытие: смеются над ситуацией те, кто находится в эпицентре событий, плачут те, кто живет в стране-агрессоре и никак не влияет на свою судьбу. Героини пьесы Денисовой-Серебряковой фиксируют свою обыденную жизнь, со стремлением успеть сварить обед, пока дали свет, утешить плачущую бариста, у которой забрали генератор, и дать отпор престарелому работнику спецслужб, пристающему со стихами в лифте. Парадокс пьесы в веселости и отчаянности тона, в котором разговаривают и думают сидящие в темноте женщины, пока их город и страну бомбят. Их социальный статус, если так можно сказать, выше, чем у жен заключенных, отправившихся воевать в ЧВК, отсюда другой спектр интересов, привычек, другой образ жизни. Делается больно от этой разницы: получается, простые, не досидевшие свой срок российские заключенные пошли воевать вот с такими цивилизованными горожанками, которым сейчас приходится отстаивать свое достоинство и привычку пить кофе по утрам. Жизнь очень странная, война это обнаружила с нечеловеческой силой, пьесы о войне фиксируют эти странности и сломы на ходу, пока они не испарились из памяти. «Женщины в темноте» одно из таких свидетельств, облаченное в жанр драмеди.
Текст Артема Материнского «Неизвестный солдат» это монтаж фрагментов из «Устава гарнизонной и караульной служб ВС РФ» и рифмованных строчек, порожденных сознанием солдата-срочника и ретроспективно фиксирующих опыт насилия, которое он пережил. Аффект, переживаемый читателем этой пьесы, связан с шокирующим контрастом между шизофреничной точностью строчек устава и подробностями телесных унижений, которые переживает герой в части. К моменту попадания в армию у него имеется опыт смутных воспоминаний об Афганистане и Чечне через отца, который то ли фантомно, то ли на самом деле там был, и терпение, которое вроде как должно помочь отмотать срок службы. Его удел быть терпеливой жертвой, повернувшейся спиной к пришедшему ночью под его одеяло офицеру, а также рассказы о близящемся разводе. Удары в грудь (чтоб не было следов), пытки, дезинфекция хлоркой помещения, в котором спят люди, штудирование устава предшествуют тактической ошибке военных, из-за которой сбит гражданский самолет с 226 пассажирами на борту. Это неизбежность: жить в аду по фейковому уставу и в соседстве с распущенными агрессорами-лейтенантами, которые, закончив службу, поселятся в Подмосковье и будут бегать по утрам с детьми и собаками. Красивый смертельный финал пьесы отлетевшие наркоманы в «винтовой» квартире покидают свои тела и закрывают дверь изнутри. Нет шансов выжить, нет места для спасения, нет ответа узаконенному насилию. Есть покорность и мечта убить лейтенанта, уничтожить его в себе и в других.