Консервы? без интереса спросил Флаэрти, гоняя в зубах незажжённую сигарету.
Пацан перед ним, белобрысый, выцветший на солнце, держал на плече пыльный брезентовый рюкзак такой же пыльный, как раскладной столик перед Флаэрти, как канистры с керосином, на которых он держал ноги, как и все люди на этом крошечном торговом пятачке, выжженном злым солнцем до белой известняковой кости. Судя по тому, как парня клонило на одну сторону, рюкзак был тяжёлым.
Ну, покажи, сказал Флаэрти.
Парень, живо дёрнув бровями, скинул рюкзак с плеча на землю и распутал завязки. Поставил на столик жестяную банку. С красной бумажной обёртки весело ухмылялась овчарка, вывалив розовый язык.
Собачьи?.. риторически спросил Флаэрти, даже не пошевелившись. Так, пацан, забирай это дерьмо и вали.
Хорошие, упрямо сказал тот. Мясные, с овощами и злаками. За пять литров дам пять банок.
Неа, равнодушно сказал Флаэрти.
Семь банок.
Я не меняюсь на собачьи консервы, парень.
Тот насупился, моргая опухшими от солнца глазами. Лицо у него было таким же пыльным, как и его рюкзак. На вид ему было лет четырнадцать а может, и двенадцать, кто его разберёт. Он угрюмо сунул подбородок в повязаный на шею платок со смеющимися черепами, натянул его до самого носа, стянул обратно.
У меня есть патроны, сказал парень. Полторы коробки.
Нет, сказал Флаэрти. Дробь я себе сам лью.
Пацан обернулся на второго, такого же пыльного и тощего, только ещё младше, который сидел в теньке у колеса бывшего школьного автобуса. Разрисованный граффити, с выбитыми стёклами, чтобы в дороге было не жарко, и вырванной дверью, чтоб не создавать помех для желающих сойти на ходу, тот стоял нараспашку и ждал пассажиров. Водитель сидел на нижней ступеньке с объёмной канистрой и аккуратно сливал в неё из пластиковых бутылок топливную оплату за проезд.
Первый пацан спрятал в рюкзак банку консервов. Флаэрти с облегчением подумал, что тот сейчас перестанет изводить его попытками торговаться, но тут по его душу припёрся второй.
Есть ещё я, сказал он высоким детским голосом и с вызовом глянул на Флаэрти.
И на кой ты мне? спросил тот, раздражённо гоняя по рту сигарету. Курить хотелось зверски, но не рядом же с керосином.
Я девочка, сказал тот.
Мур, пошли, первый пацан схватил второго за руку и потянул за собой. Найдём, кто ещё продаст.
Только быстро, сказал (или сказала?..) Мур, немигающим взглядом прожигая Флаэрти. Автобус уйдёт через полчаса.
Так, млять, валите отсюда оба, разозлился Флаэрти.
Нам нужен керосин, чтобы уехать, твёрдо сказал Мур вдруг охрипшим голосом. Пацан всё-таки или девчонка? По лицу было не понять. В Квебек. У нас там друзья.
Мур, оставь этого урода, приказал первый.
На урода Флаэрти обиделся. Во-первых, уродом он не был. Все глаза и конечности у него сидели на своих местах, собственные, а не вживлённые. Во-вторых, он был не гуманитарный фонд помощи выжившим, чтобы менять керосин на консервы. Керосин, который достался ему по чистой случайности, залежами в гулких синих бочках, в трюме ржавой посудины, занесённой песком по самую рубку.
Млять, раздражённо повторил Флаэрти.
В этом мире каждый сам за себя, и если жалеть всех несчастных жалелка сотрётся. Он напоролся однажды примерно с таким пацаном. Сначала «помогите, у меня там мама, ей плохо!» а потом вместо больной мамы в полуподвале оказалась ватага весёлых ублюдков, которые оставили его без оружия, без патронов и без заныканных во вшитый карман драгоценных ампул с пенициллином, которые можно было бы толкнуть за ящик консервов.
Эй, ты, млять, иди сюда, прикрикнул он, когда белобрысый оттащил от его столика своего Мура. Давай свою жратву.
Сколько? мрачно спросил белобрысый, не проявляя ни малейшего признака благодарности.
Десять банок, сказал Флаэрти. Да не пихай их мне в руки!.. Ставь на стол. От таких, как вы, скоро придётся лавку с дерьмом открывать. Есть во что слить?.. спросил он, доставая из кармана тонкий резиновый шланг.
От торгового пятачка на краю опустевшего города до баржи в пустыне было километров сто. Укатанная дорога долго моталась вдоль бывшего берега, утыканного скрипучими портовыми кранами, которые стояли, раскорячившись, как дохлые жирафы. Потом она круто сворачивала на бывшее дно залива Святого Лаврентия.
Флаэрти всегда был осторожен. Не торговал в одном и том же месте дважды подряд, точно засекал время, сколько придётся добираться от торговой точки до баржи. Его пытались выследить, конечно, и не раз но он всегда выезжал, чтобы к закату успеть укрыться. А тех, кто его преследовал,
ждал неприятный сюрприз.
Твари всегда вылезали с закатом. Едва солнце касалось рыжих дюн на горизонте, из-под песка начинало скрежетать и свиристеть. Сначала тихо, вроде даже не слышно. Потом земля начинала дрожать, ёжиться, как кошка, поглаженная против шерсти. Когда солнце скрывалось за дюнами наполовину, наступало затишье. Обычно оно длилось минуту, не дольше. В воздухе разливалась такая тишина, что слышно было, как железные мухи пердят в полёте.
А потом начиналось. Со свистом и скрежетом, взрывая фонтаны песка, из-под земли прыгали твари. Некрупные, в локоть длиной но их были сотни. Они взмывали высоко в воздух, треща прозрачными стрекозиными крыльями. Градом сыпались на ржавый остов баржи, вросшей в пустыню. Грохотали по верхней палубе, грызли жвалами проржавевший металл, долбились в щели вентиляции, прорезанные в стенах.