Если исходить из пресловутого тезиса о «дураках», коих надлежит «учить», то можно сказать, что вольно, мол, было ему поить своей водкой первого встречного да еще пускаться с ним в откровения. Но не слишком ли жестокая расплата за поведение, в котором сказалась одна из характернейших российских привычек коротать время в пути не иначе, как за выпивкой и разговором? Правда, и во времена не столь страшные злоупотребление этой привычкой могло привести к печальному исходу, как это случилось с тульским Левшой. По рассказу Н.С. Лескова, тот, возвращаясь морем из Англии на родину, тоже всю дорогу пил на пари со своим попутчиком, что в итоге стоило ему жизни. Но заметим, что загублен был Левша больше собственной слабостью и бессердечием петербургских стражей порядка, чем усердием собутыльника. Тот, хоть и был иноземцем, англичанином, сам протрезвев, искренне обеспокоился судьбой «русского камрада».
В годы, когда В.В. сочинял и пел свои песни, 58-я статья уголовного кодекса или ее аналоги в приговорах наших судов мелькали уже не так часто, как во времена его детства и отрочества. Но откровенность в выражении своих убеждений, слишком настойчивое предпочтение правды перед ложью безнаказанным вовсе не оставалось, И если вышли из обихода «тройки», «особые совещания», то в случае надобности их заменяли старым как мир нововведением консилиумом ученых-психиатров. А то и обходились единоличным вердиктом специалиста:
Наблюдения Ж.Б. и В.В. за причудливыми, ускользающими от рационального постижения поворотами отношений между правдой и ложью давали о себе знать и в прямых суждениях поэтов на эту тему. Ж.Б. склонен к откровенному скептицизму. В одном из его поздних произведений, небольшом, из восьми двустиший стихотворении он обозначил главные вехи на печальном пути избавления от иллюзий:
В.В., зорко подмечавший всевозможные несообразности и подвохи, на которые так щедра жизнь, упорно искал в ее дебрях нечто ясное и незыблемое, подобное тому, что обретаем мы в детстве при чтении сказок:
«УМЕРЕТЬ ЗА ИДЕИ»
но удивляется безропотности существ, позволяющих гнать себя на убой «во имя идей». В песне «Два дяди» он выдвинул простой тезис, который сразу же стал во Франции пословицей: «Нет таких идей, что стоили бы жизни».
Некоторые вывели отсюда неуважение к памяти павших за родину. Кое-кто из участников Сопротивления был обижен на поэта. Но это нисколько не поколебало его убеждений, и чтобы ни у кого не осталось на этот счет сомнений, он сочинил песню в жанре политической сатиры «Умереть за идеи». В ней он не обрушивает свой гнев на головы явных или негласных организаторов массовых убийств. Воздерживаясь от прямого обличения конкретных злодеев или их типов, он тем самым отказывает им в человеческой индивидуальности, в какой бы то ни было, хотя бы и негативной, самоценности. Даже в самой смерти больше признаков человекоподобия, нежели в тех выродках, что вербуют ее себе в подручные, умело распаляя в ней «безумное усердие».
Обезличивая манипуляторов смертью, Ж.Б. с точностью натуралиста выявлял присущие этой человеческой разновидности повадки. Например, он отметил, что врожденной склонности особи к неумеренному людоедству сопутствует чрезвычайно выраженный инстинкт самосохранения. Здесь некая обратно пропорциональная зависимость: чем дешевле чужая жизнь, тем дороже своя:
Ж.Б. отказывался признать необходимость или полезность таких жертвоприношений во имя чего бы то ни было, поверить в то, что они когда-нибудь смогут окупиться, что в них вообще есть какой-то прок. Его убеждение прямо противоположно тезису А.Н. Некрасова, считавшего, что «дело прочно, когда под ним струится кровь!»