Лева, пожалуй, был бы доволен, вставил Шишков.
Да, Лева был бы страшно доволен. И теперь жду от них извинительного письма, причем решил, что к ним уже больше ни ногой, а если никакого воздействия с их стороны не будет, то пошлю я письмо. Шарманщик будет визжать от злости, представляете, генералу такие письма от студента, с ним сделается удар, чему я буду страшно рад. Тогда я приду к ним, протяну ему руку и скажу: «Ваша болезнь, ваше превосходительство, так тронула меня, что я вас прощаю». С ним сделается вторичный удар, и все будут очень довольны. Вот настоящий гонитель всего человеческого, готов просто растоптать всех, кто хоть чуточку возражает ему. А как услышит о студентах, он так и кипит злобой и ненавистью. А чем все это может кончиться, как вы думаете?
Не знаю, боюсь, поражением, как и прежде. Этот вопрос сейчас у многих на устах, ведь зашевелились отцы, которые никак не могут понять, что происходит, и которые, естественно, начали думать о том, как помочь настоящему, острому положению дня со всей его злобой, со всей его бедой и горем. Бросить, что ли, ничего не попытавши? Бросить без всякой помощи нашу молодежь на произвол судьбы, чиновничества и полиции и, умывши руки, прочь уйти? Как помочь студентам вот главный вопрос, над которым сейчас задумались все слои нашего общества. Назрела радикальная ломка всего современного строя, всех учебных заведений, но это дело потребует, вероятно, очень продолжительного времени. А пока раскол между обществом и молодежью с каждым днем увеличивается, и существует серьезная опасность, что она еще дальше уйдет в ряды разной демагогии, протягивающей ей руки. Учащаяся молодежь испытывает воздействие самых разных революционных сил, это опасно. Тут ты будь осторожен. Много демагогов всплывает сейчас на этой волне недовольства. Будь осторожен. Присматривайся, но погоди в драку лезть. Еще не время...
События с каждым днем приобретали драматический характер. 8 февраля студенты решили отметить юбилей Санкт-Петербургского университета, но правительство запретило вечеринки. Тогда студенты собрались в Народном доме. Дождались окончания спектакля и стали провозглашать тосты в честь университета и предавать анафеме временные правила, а вместе с ними Ванновского и Синявина. Все кончилось довольно быстро, но когда студенты вышли на улицу, они увидели городовых и дворников, выстроенных шпалерами. Все было ясно. И студенты снова стали выкрикивать свои лозунги. «Как только полиция услышала ура и анафему, писал Алексей в Самару, то бросилась на студентов и курсисток, разбила их на кучки, часть выгнала из двери, а другую часть начала бить, били до потери сознания и потом бросали в снег. Когда выгнанные студенты стали шуметь на улице, налетели казаки и так как студентов загораживала целая масса извозчиков, то казаки стали хлестать публику, потом разогнали извозчиков и рассеяли студентов.
Смертных случаев не было ни одного, но были изувечения.
В Киеве была страшная демонстрация с рабочими, говорят, были смертные случаи».
Начались стачки, забастовки. В статье «Признаки банкротства», опубликованной в «Искре» 15 февраля 1902 года, В. И. Ленин писал: «Год прошел, и общество стоит у той же мертвой точки. Полагающиеся в благоустроенном государстве высшие учебные заведения снова отказываются функционировать. Снова десятки тысяч молодежи выбиты из обычной колеи, и снова перед обществом поставлен тот же вопрос: «что же дальше?» Значительное большинство студентов отказывается принимать «временные правила» и разрешенные ими организации. Профессора с большей, чем у них принято, определенностью выражают явное недовольство этим даром правительства. И, право, не нужно быть революционером, не нужно быть радикалом,
чтобы признать, что такая, с позволения сказать, «реформа» не только не дает студентам чего-либо похожего на свободу, но и никуда не годна с точки зрения введения в университетскую жизнь какого-нибудь спокойствия. Да разве не ясно с первого взгляда на эти «временные правила», что ими заранее создается целый ряд поводов к столкновениям между студентами и властями? Разве не очевидно, что введение в жизнь этих правил грозит из каждой сходки, легально названной по самому мирному поводу, сделать исходный пункт новых «беспорядков?» Можно ли сомневаться, напр., что исполняющая полицейские функции инспекция своим председательством на сходках должна вечно раздражать одних, провоцировать на протест других, нагонять трепет и сковывать уста третьим? И разве не ясно, что русское студенчество не станет терпеть, чтобы содержание прений на этих сходках «грубо определялось «усмотрением» начальства?» (Полн. собр. соч., изд. 5-е, т. 6. М., Госполитиздат, 1972, с. 274 275)
Алексей Толстой напряженно следит за тем, что происходит в Петербурге. Но следит как сочувствующий, наблюдатель, а не активный участник. Он по-прежнему серьезно занимается, но почти каждый день происходило такое, что заставляло пребывать его в постоянном напряжении. Мучительно было сознавать, что все его усилия последних лет могут пойти насмарку. Закроют институт, исключат весь первый курс. Что тогда делать? И Алексей твердо решил до закрытия института сдать экзамен по физике. Все-таки пойдет в зачет и пригодится на конкурсе 1902 года. Правда, готовиться к конкурсу в таких условиях он вовсе не собирался. Может, он уже, как говорится, «студент на час», может, уже приняты какие-то важные решения, а он ничего не знает, но все равно недельки три придется позаниматься.