Наконец мы отправились в путь. Вскоре я уехала по делам в Москву и отсутствовала около двух недель. Я скучала и беспокоилась, как бы чего не случилось в Тургеневе. Вернувшись, узнала, что было побоище крестьян миром учили воров, всех приговоренных миром к наказанию было двадцать семь человек.
Их вели сквозь строй и били батогами, которым головы пробили, которым руки повывернули. Но когда Лева бросился их унимать, его одернули. «Не вступайся, а то самому достанется, кричали крестьяне. Это наше семейное дело, не твое». После этой казни Лева ходил по избам и перевязывал раны. С ужасом он мне это рассказывал. Отвезли больных в больницу, а мир их всех исключил из общества.
Дня до этого побоища не проходило, чтобы не был взломан амбар. Терпели, терпели, прорвало все вспомнили: и пожары, и убийство сына одного богатого крестьянина, защищавшего свой амбар.
Житье Левы с Машей стояло так, что они каждый день выпивали, тонких вин не было, пили водку и играли в карты с управляющим банком, который и выпить был не дурак, и любил картишки. Это меня очень огорчало. Куда, видно, ни увези, везде вино найдут, подумала я. Но что меня поставило в окончательный тупик, так это то, что Лева увлекся барышней Гумилевской, которая гостила у тургеневской учительницы. Семья этой барышни была мне очень близка и учительница тоже она только что повенчалась с братом этой барышни и я и мужа и ее поддерживала, так как отец Гумилевской был против этой свадьбы и отказался ему помогать как студенту. Лева уже объяснился ей в любви, но сказал, что жениться на Маше должен, это его нравственный долг. Я спрашиваю Леву, как и что и как это он так сделал. «Так весна, тетя, а тут непроходимые будни». «А Маша как?» «Я на ней женюсь». Маша напрямки высказалась: «Я уеду, пусть женится, я ему не пара». Я стала ее уговаривать повременить и не бросать его, что это, может, несерьезное увлечение и что я просто не чувствую почвы под ногами с ним вообще, и что буду с ним делать в Москве без нее». Она обещала повременить и сказала: три месяца только вам обещаю, не больше.
И вот они снова здесь, уж и не знаю, как все сложится в дальнейшем. Иногда у меня сердце сжимается, когда я подумаю о Варе и сравню ее детей с тобой, Леля. Ты вырастаешь в хорошего и дельного человека, а они... Особенно Лева...
Это просто негодяй, тетушка. Сколько он горя причинил людям, близким ему. Его отношение к матери выводило меня из всякого терпения. Просто непереносно было видеть их отношения. Я очень жалею тетю Варю, она страшно несчастна, ей не с кем слова сказать. Катя к ней хороша, но Катя очень любит отца и невольно тяготеет к нему. А Лева говорит про мать: она сумасшедшая дура. Один Саша с ней хорош. Шел он по учению недурно, и вдруг пришлось его взять из лицея из-за какой-то скандальной истории, в которой он, кажется, не был замешан. С тех пор и он никак не найдет себя. И все из-за Шарманщика...
Да уж ваши отношения я хорошо знаю из писем Саши, она мне подробно обо всем писала. Хочешь прочитаю одно из ее писем?
Мария Леонтьевна уже потянулась было к пачке аккуратно сложенных по датам писем, но, бросив украдкой взгляд на понуро сидевшего напротив нее Алексея, тут же опустилась в удобное кресло, давая этим понять, что раздумала.
Нет, нет, тетушка, очень хочу, уж ты непременно прочитай мне, что ты хотела прочитать.
Мария Леонтьевна встала, покопалась в пачке, взяла одно из писем.
Да вот хотя бы это. Как раз кстати к нашему разговору. «... Леля поехал в Петербург какой-то невеселый, усталый после праздников, похудевший и бледный. Петербург согнал с него последний жирок, и он производит теперь впечатление очень тощего юноши. Никак он не может устроиться так, чтобы вести правильную жизнь, не каждый день обедает, поздно ложится, слишком много ходит и ездит, недосыпает и недоедает. А все же у Вари жить не хочет. Очень ему претит дяденька Шарманщик и Левочка. Да и весь быт дома, праздный, пустой, непереносен ему. Он гостил у них несколько дней и узнал, что это за жизнь. У него шли репетиции. Только он сядет за книгу, является Лева, ложится на диван и неачинает ему систематически мешать заниматься. «Подем в Альпазар». «У меня денег нет». «Займи». С ума ты сошел, стану я денег занимать на Альпазар». «Ну, брось книгу». «Мне надо заниматься». Тогда Лева вырывает у Алексея книгу. Кончилось тем, что Алексей оттузил его и Лева, узнав превосходство его кулаков, оставил его в покое.
Невеселая картина. Варя о нем без слез не может говорить».
Да, сколько мне приходилось терпеть от него. Вспоминать не хочется. Сейчас-то я чуточку переменился к нему, а раньше просто без ненависти не мог думать о нем. Как ты, тетя, могла так легко решиться на совместную жизнь с ними? Ведь они изведут тебя своими капризами.
Не думай, Алеша, что такие серьезные вопросы, как целая жизнь человеческая, можно обсуждать урывками, да и плохо поймем друг друга. Ты ведь не знаешь, что я буду делать. Решаясь жить вместе с Левой и Марией Антоновной, ты, я думаю, соображаешь, что я не думала, что будет легко, наоборот, я знала,
что много тяготы будет. Даже когда я прослушала его исповедь и не могла разобраться, сильный ли человек передо мной или слабый, я всем своим существом почувствовала, что надо протянуть руку помощи. Прежде всего надо взвесить, какие пороки закладывались и культивировались в его душе: осуждение всех и всего (это дух комаровского дома, критика всех и любование собой до самообожания). Праздность, леность, распущенность, легкое отношение к разврату, пьянству. Все, что было в его натуре доброго, как прямота, резкая правдивость все это находили неукротимым нравом и неприличным. То есть самые ценные качества в душе, которые надо было лелеять подлежали гонению. Он в доме считался всегда невозможным... за свою правдивость... А так как его не приучили к логичному мышлению, то он и не мог разобраться и сейчас не разбирается в себе, одно скажу: все его порывы не лишены благородства, но они как бы беспочвенны. Когда я была молода, я все очень быстро решала, судила и ставила свои приговоры, но пожизненный опыт научил меня быть осторожной в суждениях о людях. Много лет уже я только и занимаюсь тем, что в каждом человеке стараюсь его доброе находить, даже если оно заслонено целым ворохом разного наносного хлама. Ты, Леля, пойми, в каких условиях он воспитывался, что он видел в своем доме. Ведь просто ужас, что позволял себе его отец в своем кабинете. Он принимал любовниц. И сколько раз он становился невольным свидетелем безумных ссор отца и матери. А потом, чуть-чуть повзрослев, он стал подслушивать и подсматривать за отцом, по примеру матери, не раз заставая ее за этим неблаговидным занятием. И она уводила его к себе в спальню, где всегда пахло лекарствами и воском от постоянно горевших свечей перед образницей в стенной нише. Здесь мать проводила в молитве долгие часы, умерщвляя плоть поясом из железных прутьев, сжимающих грудь. Левушка и вырос между образницей и отцовским кабинетом. Не раз он рассказывал мне, как тайком, когда нет отца, заходил он в его кабинет, с наслаждением вдыхая тонкий аромат сигар и осторожно касаясь отцовского халата, небрежно брошенного на спинке кресла. Догадываешься, какие чувства возникали в нем при виде каждый раз новой фотографии очередной незнакомой дамы на столе: только потом он узнал, насколько бесчисленны были увлечения отца. А однажды он заметил на ковре дамскую перчатку, нежную и ароматную, и долго носил ее под курточкой.