система в хорошем и дурном смысле слова не русская вещь; всё резкое, определенное, разграниченное нам не идет» [4, т. 6, с. 333]. Чуть ниже говорится о категорическом императиве Тургенева: «Впрочем, Тургенев в Гамлете и Дон-Кихоте пишет как что-то само собой разумеющееся: Все люди живут сознательно или бессознательно в силу своего принципа, своего идеала, то есть в силу того, что они почитают правом, красотой, добром. Тут уже есть и некоторое преувеличение: едва ли где бы то ни было все люди или хотя бы только люди высокой культуры так-таки живут ради красоты и добра. Но самые замечательные мыслители России (конечно, не одной России) в своем творчестве руководились именно добром и красотой» [4, т. 6, с. 334].
Собеседники в «Ульмской ночи» воспринимают идеи, поступки Тургенева не изолированно, а в соотношении с поступками и высказываниями его современников. Один из них вспоминает знаменательный отзыв Герцена после письма Тургенева к Александру II: «Корреспондент нам говорит об одной седовласой Магдалине (мужского рода), писавшей государю, что она лишилась сна и аппетита, покоя, белых волос и зубов, мучась, что государь еще не знает о постигнувшем ее раскаянии, в силу которого она прервала все связи с друзьями юности» [4, т. 6, с. 351]. Это почти точная цитата из статьи 1864 г. «Сплетни, копоть, нагар и пр.», которую Герцен поместил в «Колоколе», публично проявив нетерпимость к поступку старого друга. Однако участник диалога А. в духе Алданова смягчил ситуацию, «не украшавшую ни Герцена, ни Тургенева» [4, т. 6, с. 352], и объяснил истоки этой ситуации не политическими разногласиями, а личной обидой писателей.
Диалогичность композиции книги «Ульмская ночь» позволяет Алданову высказываться с разных позиций о разных сторонах жизни Тургенева. Алдановский резонер А. рассуждает о том, что «среди больших людей русского искусства были в немалом числе и люди неверующие», и, ссылаясь на материалы Б. Садовского, говорит об отношении Тургенева к вере: «Тургенев, например, незадолго до смерти, высказал Полонскому мысли, проникнутые самым безнадежным материализмом; он не верил в будущую жизнь, в бессмертие души» [4, т. 6, с. 354]. Отметим, что А. в своей реплике смягчил текст Садовского, переставив слова местами и убрав частицы ни. Однако главное не это, а то, что Алданов использует это свидетельство Садовского, вполне доверяя ему. Вместе с тем даже редактор журнала П. Бартенев счел необходимым сопроводить публикацию деликатным комментарием: «Собранные здесь (из печатных показаний) неприглядные черты, конечно, не должны иметь отношение к словесному дарованию И.С. Тургенева...», а «загадку несоответствий» предложил поискать «в корнях», «в первоначальной обстановке и воспитании писателя».
Алданов показывает, насколько традиционным и «европеизированным» был у Тургенева выбор героев действия: «Классические русские писатели обычно вливали в жилы людям силы и действия иностранную кровь. Тургенев выбрал болгарина Инсарова, Гончаров немца Штольца, Чехов немца или шведа фон Корена, Лесков швейцарца Рейнера и поляка Ярошинского. Базаров исключение, да его действие волей судьбы и не началось...» [4, т. 6, с. 371]. Ко всему прочему, и сам Тургенев в числе других писателей был отнесен к умеренным людям, «без малейших признаков бескрайности». Но так сложилось, что даже об этой маленькой детали Алданову пришлось спорить после публикации «Ульмской ночи». Г.В. Адамович, прочитав том философских диалогов, в письме от 17 марта 1954 г. сообщил, что хотел бы исписать всю алдановскую книгу вопросами, и не удержался от того, чтобы не выразить свое несогласие «насчет отсутствия бескрайности в русской культуре». В письме к Алданову критик был категоричен: «Конечно, с Вами и за Вами Пушкин, но только он один из вершин, п что Тургенев все-таки не в счет» [7, с. 406]. Однако Алданов в ответном письме от 19 марта 1954 г. настаивал на своем суждении [7, с. 409].
Тургенев «пригодился» Алданову и в дальнейших суждениях: в письме к Адамовичу от 24 ноября 1956 г., иронизируя по поводу мнения Ольги Форш (речь об ударении в фамилии Достоевский на втором слоге), он цитирует сатиру «Послание Белинского к Достоевскому» («Витязь горестной фигуры.») 1846 г. Просодия этого известного стихотворения не позволяет Алданову поверить в версию звучания фамилии, изложенную Ольгой Форш: «Едва ли это верно, сужу по стиху Тургенева: Достоевский, юный пыщ» [7, с. 472]. Эта сатира