Я рад, пробормотал Робби, весь побелев. Он, наконец, обрел покой.
Студийные музыканты, ожидавшие нас в подвале, сразу почувствовали, что случилась беда.
Наш старый певец умер, сказал я. Слова колотились рикошетом в моей голове, пока я доставал свои палочки.
Мы начали репетировать. Когда мы погрузились в нашу музыку, боль чуть отступила, ненадолго. На несколько мгновений мы забылись, если это вообще было возможно.
Потом мы сделали перерыв на обед, и пошли в ресторан «Старый мир», на Бульваре Сансет. В динамиках играла какая-то из рок-станций. Минут через 20, после того как мы сели за стол, ди-джей прервал передачу выпуском новостей.
«Рок-певец Моррисон из группы The Doors, умер в возрасте 27 лет. На данный момент подробности пока неизвестны».
Потом мы вернулись в студию, ту самую, где всего лишь несколько месяцев назад мы записывали наш «альбом-камбек», как его уже прозвали критики, где Джим записывал свой вокал, сидя в памятной ванной комнате. Атмосфера на вечерней репетиции того, что впоследствии вылилось в альбом «Other Voices» (Другие голоса), была безжизненной.
Я остервенело колотил в свои барабаны, но души в моей игре не было. Я все глубже погружался в воспоминания о днях, когда мы только начинали. В те дни мы с Джимом часто прогуливались вдоль каналов в Венеции . Приемничек наяривал горячие летние хиты 66-го, мы знакомились с психоделиками, девушками, медитациями, и нам казалось, что мы готовы изменить мир и изменить его СЕЕЕЙЧААС!!!
Глава 2. Wild Child Дикое Дитя
Моя мама настаивала, чтобы каждое воскресенье я ходил в церковь с ней и с моей старшей сестрой Энн. Я удивлялся, как папе удалось отвертеться? Зато мамочка разрешала мне подниматься на балкон, где я усаживался на задние скамейки, вплотную к самым громким органным трубам (басовые ноты). Мистер К никогда не улыбался, но когда он играл басовые ноты, нажимая на педали ногами, стены в церкви сотрясались. Вместе с моей скамейкой. Обычно я был один наверху, и мог смотреть на мамочку с сестрой сверху вниз. Никто не садился там, кроме как на Пасху и Рождество, когда церковь была полна. Слишком громко. Ма говорила, что мистер К слишком усердствует с педалью громкости. Кроме того, с утра по воскресеньям мистер К обычно был с красным носом. Наверное, он слишком усердствовал с бутылочкой накануне вечером.
Когда он играл «Аве Мария», мне казалось, что я вылетаю из собственного тела. Я воображал, что будет, если однажды мистер К заиграет так громко, что в церкви повылетают все стекла и все внизу обернуться и посмотрят наверх, на нас двоих, а мы будем улыбаться. Я почему-то знал, что мистер К непременно улыбнется в такой ситуации.
Дома
я заслушивался пластинками из коллекции моих родителей, прежде всего Гленном Миллером, впрочем, и классикой тоже. Музыка гипнотизировала меня и уносила прочь из моей маленькой спальни в пригороде в какую-то сказочную страну. В восемь с половиной я сказал своим родителям, что хочу учиться играть на пианино. Они вняли моим мольбам и взяли напрокат старое пианино. Я немедленно влюбился в инструмент. Мои родители никогда не заставляли меня заниматься, только нежно подталкивали порой. «Послезавтра у тебя урок», могла сказать мама. Я обожал наигрывать уже выученные пьески, особенно если находились слушатели.
Еще ребенком я понял, что разница между великим музыкантом и посредственностью заключается в том, что играется между нотами: чувства, которые ты вкладываешь в паузы еще важней, чем сами звуки. Мне больше нравилось забавляться с несколькими уже выученными аккордами, чем разучивать новые пьесы. Я впадал в транс, наигрывая отрывок из какой-нибудь всем известной мелодии, и переделывая ее на свой лад с помощью нескольких грубых синкоп.
Когда я поступил в младшую среднюю школу Дэниела Вебстера в западном Лос-Анджелесе, я захотел вступить в оркестр и играть на любом инструменте. Неважно на каком. Я подумывал о кларнете, но мой дантист сказал, что это может искривить мои зубы (я как раз носил скобки). Руководитель оркестра, мистер Армор, предложил барабаны. Я переживал, что не смогу репетировать дома слишком шумный инструмент.
Но мистер Армор был настойчив. Он показал мне учебную барабанную установку, сделанную из дерева и резины. Она не привела меня в восторг, зато давала возможность приступить к занятиям немедленно, оставив на потом мысли о том, как отреагируют мои родители, когда я заиграю на настоящих барабанах.
В конце концов, они согласились, а пока мне пришлось брать частные уроки. Мои жадные маленькие глазки чуть не выскочили из орбит, когда я впервые вошел в барабанную лавку мистера Мюира в западном Лос-Анджелесе. Я несколько раз проходил мимо лавки до этого, чуть не истекая слюной под витриной, где красовалась новая барабанная установка. Мистер Армор пообещал, что я буду быстро прогрессировать, занимаясь с ним, так что предкам пришлось уступить и на этот раз. Было очень обидно тренироваться на девяти глухих кусках резины, когда вокруг повсюду стояли сияющие барабаны всех цветов. Но мистер Армор настаивал, что я еще не готов играть на настоящих, больших и громких барабанах или его уши были не готовы терпеть какофонию, которую бы я производил. Я горел желанием его впечатлить, меня воодушевлял парень, который приходил заниматься после меня, чудаковатый четырнадцатилетний пацан с набриолиненными кудрями. Его звали Хаил Кинг. Он круто играл на ударных, и еще круче на пианино. В свои четырнадцать он уже был настоящим музыкантом.