Максимилиан бросился в кресло и еще более страстно продолжил свой монолог:
Вы хотите знать, почему пламя внутри меня горит так ярко и испепеляет меня? Потому что я никогда не плакал. Никогда слеза не смочила мое веко. Посмотрите, какие черные круги вокруг моих глаз. Видите, какие у меня бледные губы, и какой морщинистый лоб? Это потому, что благодатная роса слез никогда не омыла мое горе и не облегчила мои страдания. Все остается во мне, ничего не высвобождается, тут его голос дрогнул, другие люди, когда они страдают, находят утешение на груди друга. Я не могу этого сделать. Я Прометей, которого рвет на куски адский стервятник мысль. Эта жестокая, непрекращающаяся, доминирующая мысль. Моя боль подобна острому копью, которое при попытке выбросить его, возвращается с еще большей силой, вонзаясь в мою грудь, и терзает мое сердце. Послушайте, я не знаю почему, но вы внушаете мне доверие, и я вам все расскажу. Вы знаете, что мне, вероятно, осталось недолго жить, и я не хочу, чтобы мои секреты умерли вместе со мной. Все, что я собираюсь вам рассказать, содержится там.
Хеллер указал на стопку пыльных бумаг, брошенную в углу комнаты.
Да и что
вам до всего этого
Нет, нет, пожалуйста, продолжайте, поспешно сказал я, вы даже не представляете, насколько меня заинтересовали.
И это было правдой, меня искренне тронули слова странного пациента.
Итак, на чем я закончил? Боже мой, здесь очень жарко. Как будто моя голова сжата в тисках. Возможно, немного льда мне бы не помешало. Не могли бы вы приоткрыть окно?
Я встал в ответ на его просьбу и подошел к нему. Глаза Максимилиана были закрыты, дышал он хрипло, а лоб заливал пот. Он заснул.
Я долго созерцал этого несчастного спящего мужчину, внезапное усилие которого истощило все его силы. Он лежал передо мной бледный, неподвижный и безжизненный. Тлеющие угли огня осветили лицо Максимилиана Хеллера, обладавшего удивительной, почти фантастической красотой. Это было действительно печально видеть философа, который еще до тридцатилетия предпочел уйти из общества других людей, потому что нашел их бесполезными. Он был мечтателем, которого медленно убивали его же фантазии. Он был мыслителем, которого заставляли умирать его же идеи.
Несколько слов, которыми мы только что обменялись, вызвали у меня сочувствие и необъяснимую симпатию к этому несчастному молодому человеку. Когда я смотрел на него, я задавался вопросом, были ли в его случае непоправимо повреждены невидимые нити, связывающие человека с обществом, и есть ли способ излечить глубокую душевную рану, поглотившую его дух и тело.
Глава II. Арест
Я уже собирался уходить, пообещав себе, что вскоре вернусь к моему интересному пациенту, как услышал тяжелый топот по лестнице. Я прислушался. Шаги приближались. Возможно, это было иллюзией? Мне даже показалось, что я слышу тихие рыдания. Внезапный стук сотряс дверь, и резкий голос закричал: «Именем закона, откройте!»
Кот чуть не выпрыгнул из шкуры. Максимилиан изо всех сил пытался открыть глаза. Его взгляд упал на меня.
Что такое? Ах, я помню, сказал он вялым голосом, зачем вы, месье, разбудили меня таким стуком?
Раздался второй удар, сильнее первого.
Что это все значит? спросил Максимилиан, нахмурившись. Пожалуйста, откройте, доктор
Я открыл дверь. На пороге появился полный мужчина в трехцветном кушаке. Позади него стояло несколько темных фигур.
Прошу прошения, месье, за поздний визит, сказал вновь прибывший, несколько раз поклонившись мне, но я здесь по долгу службы и отложить на завтра никак не возможно. Вы Максимилиан Хеллер?
Максимилиан встал и спокойно посмотрел на этого человека.
Нет, месье! ответил он, делая шаг вперед. Максимилиан Хеллер это я!
А! Тысяча извинений, я вас не увидел. В вашем доме немного темно, молодой человек. Ну что ж, начнем. Во-первых, позвольте мне заверить вас, что вид моего шарфа никоим образом не должен вас беспокоить.
Месье, довольно резко ответил философ, я себя неважно чувствую. Не могли бы вы, как можно короче изложить суть дела, чтобы я мог вернуться в постель.
Шарф с триколором[2], обхватывающий широкую талию толстяка, достаточно красноречиво указывал на то, что перед нами стоит всеми уважаемый комиссар полиции при исполнении своих обязанностей.
На мгновение я испугался, что резкость Максимилиана могла быть неправильно истолкована.
К счастью, комиссар был наделен терпением, пониманием и вежливостью, что говорило о его житейской мудрости. Привыкший по долгу службы сталкиваться с грубыми и недисциплинированными людьми, этот человек приобрел удивительную выдержку.
Его сердце должно было бы быть нечувствительным и мертвым ко всем человеческим чувствам, разрушающим ту безмятежность души, которую справедливость, как и религия, требует от тех, кто хочет ей служить.
Прошу вас, будьте любезны проследовать со мной, месье, вежливо сказал комиссар, мы не задержим вас дольше, чем будет необходимо, нам нужны ваши показания.
Максимилиан с трудом поднялся с кресла. Он был настолько слаб, что я спросил у полицейского, могу ли я пойти с ними, дабы мой друг смог опереться на мою руку.