На крыше здания, как я уже упоминал, находился своеобразный наблюдательный пункт. Время от времени я поднимался туда. В центре площадки, которая была выложена черными плитками, возвышались четыре трубы, облицованные декоративным кирпичом. Вокруг них стояли десятки, если не сотни, больших и маленьких горшков с кактусами, на каждом из которых виднелся номерок Кактусы в то время были в большой моде, и Ослов купил их, потакая капризу Нины. Когда девушке надоедали учеба и вязание, она шла на крышу и, макая китайскую кисть и маленькое ведерко, смывала с растений маньчжурскую пыль, Затем она принималась переставлять горшки, которые стояли на деревянных полочках, обращенных к проспекту.
Но я бывал там не ради встреч с Ниной. Впервые столкнувшись с ней на лестнице, я сказал по-русски «Здравствуйте», но она лишь одарила меня пристальным взглядом и, не отвечая, прошла мимо, словно не слыхала приветствия. С тех пор, где бы мы ни встречались, девушка делала вид, что не замечает меня. Впрочем, Нина была слишком юной, чтобы пробудить мой интерес. К тому же, как вы знаете, я в не котором роде женоненавистник...
А поднимался я на площадку для того, чтобы полюбоваться пейзажем. Оттуда я наблюдал, простите за избитое выражение, живописную панораму Харбина. Мешала толь ко часовая башня универмага Каботкина, что стоял напротив. И только там, наверху, я понимал, почему Харбин называют Парижем Востока и Токио Северной Маньчжурии. Бурые дороги, прямые и широкие, каких не встретишь в Японии, восторгали меня, простираясь на сотни метров вперед. Стрех или четырех сторон возвышались шапки вязов с мелкими листочками. А когда в поле зрения попадали пышные клумбы в русском стиле, меня переполняло ощущение экзотики.
Тут и там темнели пышные скверы, меж которых Тянулись, то изгибаясь дугой, то выпрямляясь в линию, мили железнодорожного полотна. Совсем недалеко от нашего особняка пути сходились, устремляясь к вокзалу. Сверкали высокие купола храмов. Река Сунгари несла откуда-то свои кофейные воды к неведомому морю. Виднелся гигантский железнодорожный мост, который называли «Три тысячи девятьсот футов». Еще дальше за ним, вплоть до линии горизонта. раскинулись бескрайние поля гаоляна, бобов и кукурузы. Неужели земля и небо действительно так велики?..
Выбираясь из подвалов штаба и окидывая взором этот пейзаж, я испытывал искреннее восхищение. Удивительная пустота...
Другим моим развлечением были прогулки по тем местам которые я обозревал с крыши.
Сто тысяч русских в новом городе, тридцать тысяч китайцев в Фуцзядане и четыре с лишним тысячи японцев на пристани так распределилось население города. Сравнивать уклады их жизни тоже было весьма занимательно. Распутный и горделивый дух окрестностей Китайской, зычная шумиха Фуцзяданя, жуткие сцены Нахаловки...
Все это напоминало толчею мошкары в воздухе.
Слоняясь по улицам, я невольно запоминал названия банков, обменных пунктов, фабрик, магазинов, ресторанов, театров и притонов, где принимали так называемые амазонки. В штабе сражу же оценили это качество рядового Уэмуры и постоянно посылали меня с разными поручениями.
Отправляясь куда-либо, я всякий раз узнавал о Харбине что-нибудь новое, и со временем старые журналы, которые я скупал пачками, заняли не одну полку. Будучи склонным к литературе юношей, я не встретил в штабе подходящего собеседника и, как белая ворона, находил утешение в книгах.
Честно говоря, несмотря на прогулки по окрестностям и походы на крышу, Харбин навевал скуку. Как правило, чем крупнее город, тем более яркое впечатление он производит, но Харбин со временем стал видеться мне бестолковым и лишенным сути. Монотонность линейность, которыми руководствовались русские, строя, словно сговорившись, прямые дороги и мозаичные клумбы, были непонятны и порождали тоску в японской душе.
Каждый новый день не отличался от прошедшего. Бесправный рядовой, я изнывал от рутины, ощущая тягучесть времени и безбрежность пространства. Целая вселенная уподобилась гигантскому зевку. Но поскольку однажды я появился на этот свет, мне не оставалось ничего иного, как подчиниться заведенному миропорядку...
Было начало сентября, понедельник. Пошла пятая не деля моей непреодолимой штабной скуки. В тот день случилось одно происшествие, способное ненадолго ее развеять, так я думал поначалу. Но в действительности это была искра, запалившая фитиль событий, которые повлияли на ход войны в Сибири и Маньчжурии!
А случилось вот что: офицер Хосигуро, приписанный к интендантскому отделу, сбежал вместе с переводчиком Тонаси, также приписанным к штабу, прихватив сто пятьдесят тысяч иен казенных средств.
Пропажа обнаружилась в понедельник утром. В ходерасследования выяснилось, что интендант Хосигуро снял деньги со счета в филиале банка Кореи в субботу утром, а затем как ни в чем не бывало вернулся в штаб, где занимался привычными делами. Скрылся он, вероятно, в ночь на воскресенье. Ревизия бухгалтерских книг также выявила недостачу у Хосигуро полутора тысяч иен. Похоже, боясь проверки, которая ожидалась в ближайшем будущем, он решил «наелся яда грызи тарелку».