Дышать нечем, в висках стучит, а на душе тошно, и плохо отдаешь себе отчет в том, где ты и что с тобой. Где сон - где явь?!
Разбив это людское стадо на чистых и нечистых, т. е. на людей с неопределенными документами и на тех, у кого документы либо не в порядке, либо отсутствуют вовсе, я первых оставлял в покое, вторых отправлял в полицейские участки, причем для разбивки по участкам приходилось руководствоваться довольно своеобразным признаком: чем меньше следов одежды имелось на человеке, тем в более близкий участок он направлялся, так как сострадание и чувство стыдливости не позволяли подвергать людей без штанов прогулке через весь город, да еще при двадцатиградусном иногда морозе.
Приведенные в участки поились в 6 часов утра горячим чаем, каждому выдавался фунт хлеба и кусок сахару. На следующий же день им распределялось тюремное белье, обувь и одежда, и, согретые, одетые и накормленные, люди препровождались в сыскную полицию, где мы и приступали к выяснению личности каждого.
Для этого у нас имелись и антропометрические приспособления, и дактилоскопические регистраторы, и целый фотографический кабинет с архивом.
Но о том, как производилась эта операция опознания - я расскажу как-нибудь в другой раз.
Если прибавить к этому, что при сыскной полиции имелись и собственный парикмахер, и собственный гример, и обширнейший гардероб всевозможнейшего форменного, штатского и дамского платья, то читатель получит, быть может, хотя бы некоторое понятие и представление о серьезном техническом оборудовании розыскного аппарата времен Империи.
Предпраздничные облавы дали прекрасные результаты, и помнится мне, что на четвертый год моего пребывания в Москве была Пасха, не ознаменовавшаяся ни одной крупной кражей. Рекорд был побит, и я был доволен!...
"Спириты"
- Что такое? - спросил я раздраженно. - Кто это вам в центре образованности бьет морду?
- Положим, можно сказать, - лицо высокопоставленное, сам фельдмаршал Суворов, но - а все-таки?!
"Какая тоска! - подумал я. - Сумасшедший..." И, ласково обратясь к нему, промолвил: - Вы не волнуйтесь, голубчик, успокойтесь и расскажите толком, в чем дело.
Мой проситель вовсе не походил на сумасшедшего. Передо мной сидел человек лет сорока, в коричневом пиджаке, в пестром галстуке.
Сильно нафиксатуаренный пробор делил его голову на две равные части; краснощекое, маловыразительное лицо было покрыто ссадинами и кровоподтеками; на груди красовалась толстенная золотая цепь; мизинец правой руки заканчивался длиннейшим ногтем.
По общему виду - не то приказчик, не то подрядчик. Вынув шелковый платок, он почтительно высморкался, оттопырив пальчик, старательно вытер рыжеватые усы и, спрятав платок обратно, начал не спеша свое повествование:
- Более 20 лет служу я в Охотном ряду у купца Прохорова.
Начал, как и водится, с мальчишек, а вот уже десятый год состою старшим у него приказчиком. Зовусь я Иваном Ивановичем Синюхиным. Дело свое справляю
аккуратно, а в свободное время читаю книжки и стараюсь проводить время с умными людьми. Я холост, дома сидеть скучно, а потому коротаю я часы нередко в ресторане "Мавритания", что недалече от Охотного. То на бильярде поиграешь, то чайку попьешь, а иной раз в праздничный день и профрыштыкаешь. С месяц тому назад познакомился я в этой самой "Мавритании" с неким Федором Ивановичем, фамилию же его - один Бог знает. Для всех он Федор Иванович, - и только.
Из отставных чиновников. Умный и ученый человек и на все руки мастер: нет сильнее его игрока на бильярде, всех обыгрывает и меня подцепил на 10 целковых. Очень люблю я с ним разговоры разговаривать. Сядем с ним эдак за столик да за бутылкой пива говорим об умном: там о Боге, о звездах, о покойниках. Вот треть его дня, в воскресенье, проиграл я ему рублишко да и сел с ним пить чай.
- Что это вы, Иван Иванович, точно не веселы сегодня?
- Да так, - говорю, - разные неприятности с хозяином. Думаю от него уходить и свое дело открывать, так вот, говорю, всякие заботы грызут.
- Э, полноте, - говорит, - охота печалиться! Все равно сами ничего не придумаете, все заранее за вас решено.
- Т. е. в каких это смыслах? - спрашиваю я.
- Да в тех смыслах, - отвечает, - что духи умерших незримо нас окружают и творят с нами что хотят. Вот, к примеру сказать, нацелюсь я пятнадцатого уложить в середину, а если Орлеанская Девица или Катюша Медичи того не захотят, так я не то что шара не сыграю, а просто кием сукно прорву.
- Странные вы вещи говорите, Федор Иванович! Я и в толк даже не возьму.
Федор Иванович откинулся на спинку стула, прищурил глаза и спросил:
- Слыхали ли вы, Иван Иванович, что такое спиризм?
- Нет, - говорю, - не слыхивал.
- Ну, может быть, знаете, что люди столы вертят и вызывают духов.
- Да, действительно! Про это хозяин как-то рассказывал.
- Так вот, дорогой мой Иван Иванович, я такой человек и есть! И силища во мне сидит огромадная. Я состою председателем общества и часто устраиваю у себя на дому сеансы. Да что сеансы?
Иногда вечером сидишь в одиночестве, закусываешь или чай пьешь, и станет тебе скучно без компании, - сейчас же хватаешь маленький столик, блюдечко, гитару - и пошла писать губерния!