Но ничего Аброн не видела в душе своей, кроме Наве. И ничего не было важнее его жизни. Она сделала шаг навстречу Веррье и кивнула. И уже в следующее мгновение почувствовала, как
губы демоницы прикасаются к ее губам, выпивая из нее свет, но наполняя ее силой. Такой силой, какой неоткуда было взяться на этой земле.
Кажется, это не снег, кажется, это пепел летел. Белый-белый, легкий-легкий. Серебрился на солнце, звенел в воздухе странной музыкой. Музыкой, какой и не бывает, какую никто не слышал. И, наверное, не услышит. Потом оказывалось, что серебро пылать начинает, резать мясо до самой кости начинает. И все под эту музыку, что туманит мысли и превращает все сущее в сплошной серебряный пепел. И пепел уже повсюду. И пепел уже внутри, там, где, подобно сердцу, бьется средоточие музыки.
Иногда Наве выныривал из этого странного мира. И тогда становилось хуже, словно на него великой тяжестью наваливалось что-то страшное, неотвратимое. Темное, ослеплявшее, испепелявшее чернотой Потом сквозь черноту проступало лицо удивительное лицо такой красоты, что он пытался затаить дыхание, чтобы не спугнуть видение. Родное лицо, снившееся ему ночами. Бледная кожа темные волосы и глаза черные-черные, два провала, на дне которых притаилась вечная ночь. Желанная и недосягаемая. Больно ему было видеть эти глаза, но он смотрел бы в них всю жизнь, что ему еще оставалась. Когда глаза исчезали, он начинал звать их, потому что без них опять летел пепел, медленно убивая его. И тогда те возвращались, и ему становилось легче.
Наве размежил веки. И вздрогнул всем телом, увидав прямо перед своим лицом змею. Змея шипела, вилась кольцами по его груди. Желтовато-коричневая, со светлыми разводами по шероховатой холодной коже. Наве резко выбросил вперед руку и сбросил змею на пол. И тут же увидел, что по всему полу вьются и шипят такие же змеи.
Обернувшись от ярко горевшего очага, на котором кипело что-то в котле, Аброн молча взглянула на змей, и в то же мгновение они исчезли. Она подошла к Наве и протянула ему чашу с кипящим напитком, распространявшим удушливо-сладкий запах.
- Выпей! велела она. Это излечит тебя.
О, он узнал ее. Он узнал бы ее изуродованной, в чужом теле, с чужим голосом. Он узнал бы ее любую. Потому что то была Аброн. И что, что локоны ее больше не были золотыми, но темнели, будто на глазах? И что, что взгляд ее, теплый, золотистый, сделался черным, будто угли в преисподней? И что, что Апрелем она не была? Весны у него теперь не отнимешь!
- Я нашел тебя, - прошептал он.
Она отвела от него взгляд, спрятала глаза. Хотела смотреть на него, и знала, что сожжет его душу. Хотела держать его за руку, и знала, что сожжет его сердце. Хотела быть с ним в саду, где вечная весна, и знала, что ей остается лишь плакать кровавыми слезами.
- Ты снова тратишь силы на слова, - она поставила чашу рядом с постелью, и присела на край ложа, глядя в окно времен, за которым сыпал снег. Если бы он мог хоть немного остудить жар, полыхающий внутри нее.
- Кроме слов у меня ничего не осталось. Позволь самому решать, нужны ли мне силы.
- Я хочу, чтобы ты жил, - после долгого молчания сказала Аброн.
Он целую вечность смотрел на нее. Не он сам даже, а то, что было в самой глубине его естества, знало, что теперь их встреча последняя. И этого изменить нельзя.
- Зачем мне жизнь без тебя? прошептал Наве.
Ничего не ответив, Аброн срезала локон своих волос и протянула ему. Но как только выпустила его из рук, он обернулся темной змейкой, сверкнувшей черным глазом и юркнувшей с постели.
- Я хочу, чтобы ты жил, - повторила она.
- Это из-за меня? глухо спросил Наве. Это я с тобой сделал?
- Ты никогда бы не сделал этого со мной. Я знаю. И я прошу тебя Сохрани наш сад.
Ему вдруг стало горячо-горячо. Словно бы голова горела там, где рассек ее молот. Он должен был умереть. Должен был.
- Тебе будет легче, если ты будешь знать, что сад наш жив?
- В нем живет весна.
- Весна это моя Аброн, - он грустно улыбнулся и поморщился от боли. Хорошо, я сохраню его. Не оставляй меня.
- Я никогда не оставлю тебя.
Аброн склонилась к нему. Коснулась своими ядовитыми губами его раны и та затянулась, оставив по себе лишь уродливый шрам. А после опалила его губы жаром поцелуя. На миг ей показалось, что все лишь сон. Завтра утром она проснется, наденет свое яркое, как сама весна, платье и поклянется в церкви любить всегда своего Наве. Но нужны ли клятвы, если она и без них знает, что будет любить его дольше вечности? Если даже Веррье, забрав ее душу, не смогла отнять ее любовь?
Он прижал ее к себе крепче, не желая никогда и никуда отпускать. Не могло быть окончено не начавшееся. И вместе с тем, он знал, что этот поцелуй не имеет ни начала, ни конца. Они так и замерли в веках и звездах. Она Темная Весна. И он Хранитель Наве. Всякое начало лишь продолжение.
Всякий конец лишь начало.
Когда Наве открыл глаза, Аброн уже не было. И вместе с тем, она не оставила его. Она никогда его не оставит. Они вместе навеки.
Наве протянул руку и взял чашу. Медленно осушил ее. И откинулся на спину. Боли не было. Раны не было. Его самого не было. Потому что он тоже остался с Аброн, замерев в их прощальном поцелуе.