- Уходи к себе, Фенела, - прошептал Наве. Уходи к отцу.
- Как прикажете, мессир, - пробормотала Фенела.
После ее ухода словно бы стены рухнули. Он вдыхал и выдыхал воздух, но внутри него воздух горел пламенем. Он стоял у окна и видел себя самого, мечущегося по комнате, одевавшегося, пристегивавшего меч к поясу, нервно одергивавшего плащ и, в конце концов, отбросившего брошь вместе с плащом в сторону.
Он видел себя, седлавшего Пейра. И видел глаза Эймара, вышедшего поговорить с Хранителем. Но в тот миг Наве Хранителем не был. В тот миг он терял единственную женщину, которую могло любить его сердце. Ему не стало дела ни до Эймара, ни до Фенелы. Даже прогнать их за содеянное он не мог. Он глядел не ядовитой змеей теперь. Он глядел теперь загнанным волком. И в то же время готов был броситься на всякого, кто осмелится
перечить ему.
Он видел себя мчавшимся по склону Горы Спасения, туда, где цвел и зеленел лес, подаривший ему Аброн. Он гнал Пейра по этому лесу и не желал слышать хрипа несчастного животного. Он загнал бы его до смерти, не пощадил бы, если бы это помогло ему вернуть ее. Он был жесток теперь. Но щадила ли его самого жизнь? Его самого она разве не загоняла до смерти? Так, что изо рта пена идет, что глаза выкатываются? Да, он был беспощаден, потому что без Аброн человеком был лишь наполовину. Впрочем, не Иуда ли более всех прочих человек?
Едва из-за деревьев показался маленький домик, Наве спешился и, не разбирая дороги, помчался к нему.
Он видел, что над кронами деревьев небо затянули тяжелые, словно камни, черные тучи. Такие тучи не дождь несут. Такие тучи только смерть низвергают на землю. Деревья же зашумели, заныли. Словно переговариваясь, словно предостерегая, словно пророча. Сама земля гудела под его ногами: «Не ходи, не ходи, не ходи»
Он видел, как из вечного лесного полумрака вышла тень, тянувшая к нему руки свои. Отшатнулся, но шел дальше ветер оттаскивал его назад, а он шел. Силу духа его сломить было нельзя он сам был бы переломан весь. Но пока еще надеялся, шел.
А после был огонь. Черный огонь. И в огне этом стал перед ним воин, державший перед лицом Наве молот...
Наве вынул меч из ножен. И знал, что воина ему не сокрушить. И знал, что даже этого удара ему не сделать. И знал, что это последнее мгновение. И готов был умереть лишь бы только произнести единственное имя, стоившее целой жизни.
- Аброн! прокричал под черным небом Наве. И был сокрушен ударом молота...
- Аброн! зашипела Веррье, снова приблизив свое лицо к ее лицу так, что Аброн слышала ржавый запах крови в ее глазах. Видишь, Аброн. Ты можешь только перечить. А я могу отнимать. Как когда-то отец твой отнял мою надежду. Тогда я тоже могла лишь перечить. Научить тебя, Аброн? Научить?
Время замедлило свой ход и остановилось. Сердце Аброн также замерло. И мечтала она, чтоб никогда больше оно не ожило. И могла б она упасть замертво к ногам демоницы, как Наве упал к ногам кузнеца. Но сердце ее продолжило биться, и поняла Аброн, что и сердце Наве еще живо. В ее руках теперь жизнь его, а не в руках женщины с кровавыми слезами.
- Чему ты желаешь меня научить?
В глазах Веррье яркой вспышкой промелькнули странные тени, смутно знакомые, словно в них отпечаталась память столетий.
«Чему ты желаешь научить меня?» - спрашивала женщина, пришедшая из света по солнечному лучу, протянутому Белинусом.
«Творить вокруг себя весну!» - отвечал Великий Белинус. И увлек ее за собой. И там, где они ступали, расцветали синие пролески. И мир вокруг цвел буйным цветом. Веррье научилась разбирать травы, понимать голоса зверей, любить Великого Белинуса. Только весну создать она не умела, понимая, что пролески цветут лишь под его ногами. Большая ли в том беда, когда сама она была создана для него?
А потом он встретил Ровену.
А потом он полюбил Ровену.
А потом он ушел с Ровеной.
С женщиной из плоти и крови, но не из солнечного света.
Потому что любил ее, а не свет. Потому что любовь больше, чем свет.
Потому что Веррье, совершенная в своей красоте, была создана для него. А Ровена была частью его самого, его собственной души.
И настала вечная тьма.
И во тьму эту вглядывалась Веррье до тех пор, покуда глаза не превратились в кровавые пятна. В тот час родилась ненависть. А с ненавистью пришла жажда. Бесконечная жажда убить в нем душу его. Справедливо когда души не станет, они будут равны. Ведь тогда не станет и Ровены.
- Я желаю научить тебя тому, что весна заканчивается, а свет гаснет. Ты научишься жить в этой тьме. Ты будешь моя и только моя, будто не было в жизни твоей ничего другого. Ты не будешь чувствовать. Ты не будешь страдать. Не будешь рыдать кровавыми слезами.
Веррье говорила так, будто знает все. Но она не знала. Не могла знать.
Аброн суждено чувствовать силу, которую давал ей Наве.
Аброн суждено страдать по вечной весне, которую сотворил для нее Наве.
Аброн суждено рыдать кровавыми слезами по любви, которую даровал ей Наве.
- Поклянись, что позволишь мне спасти его, - все так же медленно проговорила Аброн.
- Я не стану клясться тебе в том, чего не могу сделать. Когда ты будешь моей, ты сама решишь, спасать его или нет. Ты будешь темной, Аброн. Ты уже сейчас больше не светлая. Если ты заглянешь в душу свою, ты поймешь это.