Но вместо того, чтобы лечь спать, Аброн села у окна и снова смотрела на звезды. Где-то там, высоко в небе теперь всегда вместе Великий Белинус и прекрасная Ровена. Так же и она со своим Наве соединена давно и навечно.
Потом подошла к сундуку, на котором было приготовлено ее платье. Красивое, разноцветное, яркое, как сама весна, шитое золотом и серебром. Провела по нему рукой. Уже завтра наденет она его. Уже завтра назовет она Хранителя мужем.
- Мой Наве, - шепнула Аброн, как будет шептать теперь ему всегда.
- Не твой, - раздалось в ночной тишине. И твоим не будет.
В следующее же мгновение была она подхвачена крепкими, обжигающе горячими руками. И невиданная сила оторвала ее от каменного пола. Голова Аброн запрокинулась. И она потеряла сознание от жара, сжигающего ее сердце.
Едва ли не весь Монс-Секурус собрался у стен часовни, где венчали Хранителя и ту, которую желал он назвать своей женой. Еще ранним утром стали собираться жители городка, желавшие поприветствовать своего правителя. Сперва приехали колесницы двенадцати рыцарей. И каждая колесница, украшенная золотыми и серебряными лентами, была по цвету герба своего хозяина.
А после подъехала и повозка Хранителя и его невесты, убранная цветами. Первым вышел он сам, а после помог сойти на землю ей. В цветастом платье и бледно-зеленой вуали, скрепленной на волосах маленькой короной с россыпью изумрудов, она казалась хрупкой и нежной. Они вошли в церковь. И венчал их добрый монах, странник из дальних краев, пришедший в Монс-Секурус и осевший здесь на закате лет. Его благословение было благословением не только Хранителю и Хранительнице, но всему городку, лежавшему на склонах Горы Спасения.
За спиной Хранителя стояли его подданные. И ближе всех к нему были старый друг Копен и преданный Эймар. Тихо было. Тихо и прекрасно, как это утро.
И лишь когда Наве поднял вуаль своей невесты, чтобы скрепить их союз поцелуем, в зале раздался удивленный ропот. И громче всех прочих звучал вскрик Эймара. Но никто не сказал и слова. И даже Копен, смертельно побледневший, не осмелился обратиться к Хранителю. Наве же, глядя в счастливые глаза прекрасной Фенелы, склонился к ее устам, она же отвечала, улыбаясь в его твердые и горячие губы
что-то тяжелое наваливалось на нее, не давая вздохнуть. Стискивало
грудь, мешая биться сердцу. И все в ней горело, не оставляя места жизни, отнимая память о весне. Цепкое, липкое небытие не желало ее отпускать, обволакивая ужасом, увлекая в пропасть. Из последних сил своих Аброн вырвалась из бесконечного мрака, в котором была целую вечность, с единственным именем на устах.
- Наве!
- Ты видела, - отозвался бесконечный мрак страшным и прекрасным голосом. Ты видела.
- Нет! вскрикнула Аброн и выставила перед собой руки, словно пытаясь отгородиться от голоса, слышимого отовсюду.
- Ты видела. Видела. Он предал тебя.
- Нет, он не мог! Мой Наве не мог, - твердила Аброн, словно заклятие.
Из мрака вышла женщина, освещенная алым цветом. Она шла медленно, волосы ее развевались, будто от ветра. Венчал ее венок из цветов, горевших пламенем. И из глаз текли кровавые слезы.
- А разве Наве не мужчина? Мужчины предают и убивают своим предательством. Ты видела, Аброн. И я дам тебе силу жить дальше.
Больно было глазам смотреть на венок из пылающих цветов. Если долго будешь смотреть то и из твоих глаз потекут кровавые слезы. Аброн спрятала лицо в ладонях, но тут же отняла их. И смело посмотрела в глаза женщины.
- У меня есть эта сила. Любовь моего Наве дает мне ее.
Демоница рассмеялась. Страшным смехом. Прекрасным смехом, подобного которому нет ни на земле, ни на небе. А после взмахнула руками, как крыльями, и в ту же минуту оказалась возле Аброн, и зашептала ей на ухо, касаясь его жаркими губами:
- Он не дает тебе ничего. Он не способен давать. Он может лишь брать. Потому что не любит. Потому что не умеет любить. Приди ко мне, и я научу тебя, что делать.
Аброн отшатнулась, не отводя взгляда.
- Ты ничего не знаешь. Ты не можешь знать.
- Беда в том, что я знаю все. Про тебя. Про него. Про любовь. И про ненависть. Показать?
- Ты знать не можешь! твердо повторила Аброн, и пустота отозвалась насмешливым эхом: «Можешь, можешь, можешь»
покои освещались лишь единственной свечой. Ее неровное тусклое сияние бросало причудливые тени на постель, что была единственным белым пятном в полутьме. Одна из самых удивительных и длинных теней брала свое начало у изогнутой в колене женской ножки. На женщине не было сорочки. Она лежала беззащитно обнаженная среди простыней и покрывал. И тихонько дрожала, прекрасная в своей беззащитности.
И, словно оберегая ее от того, что могло скрываться в ночной тьме, Хранитель, нависнув над ее телом, заслонил собою ей целый мир. Он медленно целовал ее шею, грудь, живот, ноги, спускаясь к самым кончикам пальцев на ее ступнях, исцеловывая каждый. А потом вновь поднимался к ее лицу, завладевая красными воспаленными губами воспаленными от поцелуев. Женщина глухо стонала и извивалась под ним. Взгляд ее неожиданно яркий, острый пронизывал эту ночь. И не слышала она, как Хранитель шептал ей: «Любовь моя, весна моя, жена моя»