По протекции Белаковского медосмотр был существенно упрощен и укорочен, так что Леонидас успел к вечерней тренировке на армейской базе в Архангельском. Не сказать чтобы ребята приняли его очень дружелюбно, но и прямого отторжения не было. Как и следовало ожидать, первыми интерес к экзотическому футболисту проявили опытные Тяпушкин и Мамчур (к сожалению, ныне покойный), а также недавние новобранцы Семшов, Мовсесьян, Пестряков. Остальные отнеслись к появлению "Лёни" - а именно так прозвали бразильца уже на первом занятии - либо равнодушно, либо с настороженностью, видя в нем в первую очередь потенциального конкурента.
Впрочем, так принимают почти каждого новичка в команде. Разница в том, что у каждого российского футболиста или легионера из ближнего зарубежья при переходе в другой клуб, как правило, находятся старые знакомые, с которыми футбольные пути-дорожки пересекались в прошлом - в других коллективах или в разного рода сборных. Тогда "вживание" происходит динамичнее.
И все-таки определяющим в конце концов, как и в случае с Лёней, становится ценность футболиста на поле, его КПД, если хотите. После того как бразилец с первого матча начал забивать и приносить ЦСКА дополнительные очки и премиальные, его круг общения стал заметно расти. Проснулось-таки естественное любопытство: а как там у вас в Бразилии? Много ли там диких обезьян? И так далее - в меру нашего узкого обывательского кругозора относительно этой крупнейшей страны Южной Америки.
Между прочим, сам я, как и Лёня, тоже во многом оказался в роли пионера (в смысле - первопроходца). Знаю, что в других командах кое-где тоже работали переводчики, но это были внештатники, приезжавшие к подопечному от случая к случаю, а в основном в клубе с иностранцем общались языком жестов или с помощью небогатого словарного запаса лингвистически наиболее одаренного игрока. В то время в ЦСКА довольно сносно говорили на английском Сергей Семак и Денис Машкарин, но что толку, если сам Леонидас не знал ни слова из языка Шекспира?!
Вскоре у меня вошло в привычку выбегать с командой на тренировку в спортивном костюме, чтобы объяснить Лёне суть того или иного упражнения. Я садился рядом с ним на теоретических занятиях и тренерских установках, чтобы бубнить на ухо, не мешая другим, растолковывая слова "главного". Я занимал свое место на скамейке запасных во время игры, чтобы суфлировать бразильцу ценные указания тренера.
Последнее, пожалуй, было самым
трудным. Поначалу я просто стеснялся выбегать к кромке поля под взорами тысяч и тысяч людей и объективами фото- и телекамер, чтобы прокричать какую-нибудь эмоциональную фразу тренера, которая, как правило, мало что значила и на треть состояла из бранных слов. В этот момент сам футболист подчас находился в пылу борьбы, и ему было не до реплик со стороны. Поэтому спустя некоторое время я научился "держать удар", на секунды как бы сам воплощаясь в своего подшефного, и только когда в игре наступала пауза, спешил донести до него очередную тренерскую директиву.
Самое смешное, что, когда игра у команды не клеилась, Тарханов в сердцах вполне мог бросить в мой адрес фразу типа: "Володь, может, ты ему чего неправильно переводишь?" В первый раз, помню, я оскорбился, но потом, будучи уже в совсем дружеских отношениях с Федорычем, я ему как-то дословно повторил реплику, адресованную во время игры Леонидасу. Главный тогда согласился, что не следовало переводить ее буквально, и с тех пор перестал сомневаться в моих профессиональных способностях.
К счастью, на футбольном поле Леонидас был прилежным учеником и почти не давал повода для критики. А вот проблемы неожиданно подступили совершенно с другой стороны.
Прощай, "Советская"!
Конечно, базу ЦСКА нельзя сравнить с более современными и комфортабельными аналогами, скажем, владикавказской "Алании" или волгоградского "Ротора". Она построена хоть и по-советски добротно, на довольно давно - где-то на заре 60-х. Вот почему Леонидасу, привыкшему у себя на родине "садиться на сбор" только за сутки до матча, а то и вовсе в день игры и исключительно в пя-тизвездные отели, было не по себе, когда ему поменяли уютный и просторный гостиничный номер на почти больничный бокс армейской базы.
В первую ночь он почти не сомкнул глаз: гнетущая обстановка комнаты навевала аналогии с тюремным изолятором, время от времени подступал предательский страх - он почему-то боялся, что вот-вот начнется стрельба ("В этой стране вечно воюют!"), а в промежутках между кошмарами сам вел неистовую борьбу с кровожадными подмосковными комарами.
Наутро я встретил Лёню полностью разбитым и даже немного отрешенным. Ясное дело, что не могло добавить ему оптимизма и известие о том, что приехавшие вместе с ним на просмотр соотечественники Иван и Эдмар не подошли столичному клубу (первый - по физическому состоянию, второй - из-за шумов в сердце, своевременно обнаруженных ведомством Белаковского) и были вынуждены отправиться восвояси.
По просьбе Тарханова я стал оставаться на базе чуть ли не на целый день, стараясь отвлечь бразильца от ностальгических мыслей. В свободное время мы гуляли по величественному архангельскому парку, наблюдали за рыбаками, удившими рыбу в тамошнем пруду, просто трепались в номере или обсуждали переведенные мной газетные статьи, в основном спортивные.