«Батя, привет! Наконец-то получил твоё письмо, и на душе полегчало. Ты жив, здоров, а для меня это главное. Побереги там себя, батя! У меня всё хорошо, учусь на пятёрки. Вчера ездили на полигон стрелять из орудий. Могу похвастаться: из пяти снарядов четыре поразили цель. Неплохо, правда? В этом году летом нас обещают выпустить лейтенантами у нас тут готовится ускоренный выпуск. Буду просить командование, чтобы меня направили на Воронежский фронт. Глядишь, ещё встречусь с тобой. Артиллерийское дело мне, батя, по душе, и я доволен, что военком направил меня в академию. «Твой отец бьёт врага на фронте, а тебя пошлём учиться на командира», сказал мне тогда полковник.
От мамы что-то давно нет вестей, и порой мне тревожно: как она живёт там, в Саратове? Собиралась ехать в Москву к своей сестре, но поехала ли?
Я тут в городе снял квартиру, и Люся приехала ко мне. У неё произошла размолвка с отцом, и она не стала жить с ним под одной крышей. А свою маму Люся недавно похоронила, она умерла в больнице. Люся вся извелась от пролитых слёз. Мне жаль её.
А как у тебя идут дела фронтовые? Под пули не лезь, батя! Под Москвой тебя шибанул осколок, хорошо, что всё обошлось, а могло быть и хуже...
Будь здоров, батя.
Целую. Твой Павел. 25 мая 1943 г.».
«Под пули не лезь, батя!» повторил про себя Шпак и усмехнулся в усы. Сам на пулю не полезешь, так она тебя найдёт и ужалит...» Он спрятал письмо и поспешил в санчасть. Сегодня там дежурила старшая медсестра Маша, с которой Шпак познакомился ещё в сорок первом, когда шли жаркие бои под Москвой.
По узкой тропе, петлявшей в поле, где густо росли лебеда и подсолнухи, старшина шёл в санчасть, находившуюся неподалёку от штаба полка. «Только бы Мария была на месте», думал Шпак. Она нравилась ему и всякий раз при встрече вызывала в нём доброе чувство. Невысокого роста, полногрудая, лицо смуглое, а глаза чёрные, как перо грача, но в них всегда светились лучики. Давно он не видел Марию, как-то она встретит его? Эта мысль вдруг появилась, и он никак не мог от неё избавиться. Но тревога старшины оказалась напрасной. Едва он вошёл в дом под соломенной крышей, как в приёмном покое увидел Марию. Она сидела за узким столиком и что-то писала. Белый халат оттенял её смуглое лицо.
К вам можно? спросил старшина, ощущая, как гулко забилось сердце.
Мария вскинула голову, и на её лице вспыхнула улыбка.
Василий Иванович! воскликнула она и пошла ему навстречу. Куда вы запропастились? Я грешным делом подумала, что вашу батарею куда-то перебросили. Ну, что скажете? Она крепко пожала ему руку.
Я же пушкарь, Мария, и всем нужен, не только пехоте, потому и забот у меня под завязку, приветливо улыбнулся Шпак.
Как же, артиллерия бог войны! усмехнулась медсестра. От усмешки у неё в ушах закачались золотые серёжки. А вы как себя чувствуете?
Почему «вы»? нахмурил брови старшина. Мы же давно с вами на «ты».
Да-да, извини, смутилась Мария. Как твоя нога, не болит?
Так, порой чуть-чуть ноет, особенно перед дождём. А что пишет сын? В этом году он закончит учёбу? Собирается приехать сюда лейтенантом.
Ему двадцать два? поинтересовалась Мария.
Двадцать два, а мне сорок...
Ещё не старик! убеждённо промолвила медсестра. Её чёрные брови сдвинулись. А твоя жена Зара всё там же, в Саратове? Ты говорил, что она собирается к тебе приехать.
Пока не приехала, грустно обронил старшина. Да и вряд ли приедет.
Что так?
Куда ей на фронт? усмехнулся Шпак. У нас тут пока затишье, но вот-вот грянет огненная буря. Мне не до жены будет.
Ну-ну... А с чем пришёл ко мне, Василий Иванович? Она подняла брови, глядя ему в лицо.
Шпак сказал, что у него болит левая рука, так как под мышкой вскочил чирей.
Сделай что-нибудь, а то минувшую ночь почти не спал.
Я-то помогу, Вася, а чем отблагодаришь? Она лукаво повела бровью.
Спою тебе арию Ленского из оперы «Евгений Онегин». Я, когда был в училище, не раз исполнял её, мне аплодировали. Там у нас работал кружок художественной самодеятельности, и я часто пел.
Ладно, давай поглядим твой фурункул. Она взяла свою санитарную сумку. Военврач ушёл в санбат, а у меня на сегодня только три раненых солдата, да и тех врач распорядился после обеда отправить в санбат, где более опытные медики.
А что, раны у бойцов тяжёлые? спросил Шпак.
Все трое ранены в живот, а это худшее, что может быть. Я оказала им первую помощь, и они притихли, а прежде тяжко стонали.
Шпак разделся до пояса, гимнастёрку аккуратно сложил на стоявшем рядом стуле и поднял левую руку. Чирей вымахал большой. Медсестра слегка надавила на него пальцем. Старшина вскрикнул:
Болит, дьявол!..
Почему же ты, Василий Иванович, не пришёл ко мне, когда стало нарывать? упрекнула его Мария.
Я помазал его йодом и надеялся, что пройдёт, а он, чёрт, пошёл в гору.
Ну что ж, будем резать...
Медсестра мигом обработала фурункул, смазала его какой-то мазью и наложила пластырь.
Чирей не огневая рана от пули, так что не умрёшь, голубчик! Она мягко тронула старшину за плечо и помогла надеть гимнастёрку. Посиди тут с полчаса, боль утихнет, и тогда пойдёшь к своим пушкарям. Я тебя чайком угощу...