Сан Саныч в отъезде, сказали, вернутся через три дня... Когда отъехали? Так вчерашним же днем, вот этак же поутру...
Получалось, пауза растягивалась. Даже учитывая, что сутки с момента отъезда Анохина уже прошли, предстояло ждать еще целых двое суток. Как минимум. Если не заполнить их действием, целенаправленным и осмысленным действием, можно истомиться.
Между тем закон подлости продолжал действовать. Потратив попусту время на поездку к Анохину, Овсянников опоздал и в школу. Опоздал в том смысле, что не захватил майора Скочемеса, дверь кабинета военного дела была на замке. Правда, хозяин оказался человеком обязательным, оставив пришпиленную к двери записку: «Тов. Овсянников, пакет для вас в учительской».
В пакете обнаружился список нескольких выпускников 1940-го и 1941-го годов восемь фамилий (судя по адресам, пятеро находились здесь, в Орле, один поселился в Харькове, двое в Москве); кроме того, были названы фамилии тогдашних директора школы и заведующей учебной частью (как удалось потом установить, директор в первые же дни войны ушел на фронт, след его затерялся, а завуч умерла в 1982 году).
Теперь можно было поехать к учительнице, пообещавшей разыскать групповой снимок выпускников сорок первого. Ехал и боялся: вдруг и здесь ждет разочарование? Но Евдокия Михайловна не подвела, встретила с фотографией в руках.
Из окна тебя углядела.
Овсянников потянулся к фотографии, но она остановила:
У молодых все так: на бегу, на скаку! А мне, посмотрите-ка на него, внушение делал: судьба человека решается!
Пришлось раздеться, пройти в комнату, занять гостевое место на уже знакомом диване. Евдокия Михайловна пристроилась рядом, скомандовала:
Доставай свою картонку, сверим.
Овсянников и без картонки видел: нет среди заснятых парней ни одного, кто хотя бы отдаленно был похож на Бовина. Спросил, не может ли она вспомнить фамилии ребят в том порядке, как они здесь расположены?
Юра, я же была учительницей в начальных классах...
И что?
А то, что эта профессия воспитывает в человеке два важнейших качества: аккуратность плюс педантичность.
Говоря это, она перевернула фотографию, и он увидел на обратной стороне столбики фамилий. По рядам. Бовин здесь не фигурировал.
Евдокия Михайловна, а из 10-го «Б» кого-нибудь помните? Из парней?
Опять со мной в прятки играешь? Говори прямо, кто интересует?
Кремке...
А, из немцев, помню. Но он наш немец был, советский, на него не греши. Высокий такой, ладный, ему многие из девчонок глазки строили. Кто о нем мог бы рассказать, так это Анохин, Саша Анохин они были друзьями...
Все сходилось на Анохине. И на Кремке. Как она сказала высокий был? Что значит высокий, низкий? Лучше бы с чем-то сопоставить. Если так:
Евдокия Михайловна, вот вы сказали про Кремке: высокий был. Посмотрите, пожалуйста, на меня, постарайтесь вспомнить: выше был, чем я? У меня, как видите, средний рост.
Она отошла в
угол комнаты, оглядела его, махнула рукой:
Хоть везде и пишут про нынешнюю молодежь акселераты, дескать, и все такое, а... В общем, ты, Юра, против него мелковат. Не обижайся только. Не обиделся?
Нет, не обиделся расстроился; у сегодняшнего Бовина рост был именно средний. Впрочем, учительница могла идеализировать тогдашнего Кремке, девушки обычно мечтают о высоких, а мечтам свойственно обретать в воспоминаниях контуры реальности. Так что нечего раньше времени ставить на этой версии крест, надо ждать возвращения Анохина.
Впрочем, допустимо ли раньше времени ставить крест и на утверждении Бовина насчет 10-го «А»? Тот факт, что его фамилию не смогли припомнить ни Евдокия Михайловна, ни Цыбины, еще ни о чем не говорит: слишком много минуло лет. И что на групповой фотографии не запечатлен, тоже еще не доказательство: мог в тот день приболеть, куда-то отлучиться... Да мало ли что?
Значит, что же? Значит, надо продолжить опрос тех из выпускников, кто находится в Орле. Продолжить опрос, не пропустив ни одного адреса. И надо в течение дня выбрать время, позвонить Шулякову, попросить, чтобы послали официальные запросы в Москву, в Алма-Ату, в Харьков соклассницам, которых назвала Евдокия Михайловна, выпускникам, упоминаемым в списке майора Скочемеса.
Продиктовать адреса, попросить сделать запросы. И не в течение дня позвонить, а прямо сейчас, не откладывая. Поехать к полковнику Герасимову и от него позвонить. Тем более, что если тут, в Орле, день еще только-только начинает набирать обороты, дома время уже к обеду.
Закон подлости продолжал действовать: полковника на месте не оказалось. Не оставалось ничего другого, как обратиться к дежурному, объяснив, для какой цели необходима служебная линия связи.
Так и сделал, и уже через десяток минут услыхал в трубке знакомый голос, только не Шулякова, а Голикова (Шуляков, как сообщил Владимир Константинович, в командировке). Обрадовавшись хорошей слышимости и не зная, как долго она будет сохраняться, прежде всего поспешил продиктовать Голикову адреса тех, кому следовало послать запросы. Потом стал рассказывать о результатах первых опросов, о групповой фотографии, а под конец, стараясь сохранить сдержанность, выложил главное: