Другой раз и неделю просидишь, угадывает меня Иванушка, и две, и месяц ничего. А придет час удачи за все ответит.
Подальше от нас покачивается еще такая же лодка, дальше еще, еще и еще И так сидят недели, месяцы, с весны до зимы, стерегут, как бы не ушла из тайника семга. Нет, я бы не мог. Но вот если слушать прибой или передавать на полотно эти северные краски не тоны, полутоны, а может быть, десятые тонов Как груба, как подчеркнута наша южная природа сравнительно с этой северной интимной красотой! И как мало людей ее понимают и ценят!
Я замечтался и, наверно, пропустил бы семгу, если бы был рыбаком. Марья Моревна довольно сильно толкнула меня в бок кулаком.
Семга, семга! тихо шепчет она.
Перо сушит, отвечает Иванушка.
Это значит, что рыба давно уже попалась и поднялась теперь наверх, показывает перо (плавник) из воды.
Мы поднимаем сеть и вместо дорогой семги вытаскиваем морскую свинку, совсем ненужную.
Жених с невестой заливаются смехом.
Вышел веселый анекдот:
Семга, семга, а ин свинка!
Не знаю, сколько бы продолжалась наша пастораль на море, как вдруг произошло крупнейшее событие.
Прежде всего я заметил, что к кучке рыбаков на берегу подошла другая кучка, потом третья, потом собралась вся деревня, даже женки и ребятишки, под конец и оба смешных старика бросили клубки на землю и стали у края толпы. Дальше поднялись невероятный шум, крик, брань.
Я видел с воды, как из толпы там и тут выскакивала жидкая борода Кащея Бессмертного, будто он был дирижером этого возмутительного концерта на берегу Белого моря
Мало-помалу все улеглось. От толпы отделились десять седых мудрых старцев и направились к дому Кащея. Остальные опять уселись по своим местам на песок. Сам Кащей подошел к берегу и закричал нам:
Греби сюда, Ма-аша!
Я беру на руки морскую свинку. Иванушка садится, а Марья Моревна гребет.
Старики с тобой поговорить хотят, господин, встретил нас Кащей.
Что-то недоброе, что-то недоброе! шепнул мне волшебный колобок.
Мы входим в избу. Мудрецы встают с лавок, торжественно приветствуют.
Что такое? Что вы? спрашиваю я глазами.
Но они смеются моей свинке, приговаривают:
Семга, семга, а ин свинка!
Вспоминают, как одному попал в тайник морской заяц, другому нерпа, третий вытащил то, что ни на что не похоже.
Так долго продолжался оживленный, но искусственный разговор. Наконец, все смолкают, и только один, ближайший ко мне, как отставший гусь, повторяет: «Семга, семга, а ин свинка».
Но в чем же дело? Что вам нужно? не выдерживаю я этого тягостного молчания.
Мне отвечает самый старый, самый мудрый:
Тут приходил человек из Дуракова
Алексей, говорю я и мгновенно вспоминаю, как он сделал меня у бабушки генералом. Верно, и тут что-нибудь в этом роде. Прощай, мои сказки!
Алексей? спрашиваю я.
Алексей, Алексей, отвечают разом все десять.
А самый мудрый, седой, продолжает:
Алексей сказывал: едет от государя императора член Государственной думы море делить в Дураково. Клянемся тебе, ваше превосходительство, прими от нас семужку!
Старик подносит мне огромную, пудовую семгу. Я отказываюсь принять и, потерявшись, извиняюсь тем, что у меня на руках уже есть свинка.
Брось ты эту дрянь, на что она тебе? Вот какую рыбинку мы тебе изловили, полагается первая богу, ну, как ты у нас редкий гость, то господь и потерпит, не обойдем и его.
Другой старик вынимает из пазухи бумагу и подает. Я читаю:
«Члену Государственной думы по фотографическому отделению.
ПРОШЕНИЕ.
Население умножилось, и море по-старому, сделай милость житья нет, раздели нам море»
Что такое? Глазам не верю И вдруг вспоминаю, что где-то на станции мы брали обывательских лошадей, и я расписывался: «От Географического общества». Потом фотографический аппарат И вот я стал членом Думы по фотографическому отделу. Я припоминаю, что Алексей мне говорил о каких-то двух враждебных деревнях, где не хватает хоть какого-нибудь начальства, чтобы кончить вековую вражду.
И у меня мелькает мысль: а почему бы и не разделить мне этим бедным людям море? Раз тут не бывает начальство, то не есть ли это перст указующей руки всевышнего, предначертавший мне и здесь, в пустыне, выполнить свой гражданский долг? Здесь мои поэтические стремления, всегда противоположные жизни, сливаются
с грубейшим бытием, здесь, в этой беломорской деревушке, я и поэт, и ученый, и гражданин.
Хорошо, говорю я старцам, хорошо, друзья, я разделю вам море.
Мне нужен точный подсчет экономического положения деревни. Я беру записную книжку, карандаш и начинаю с земледелия, как основы экономической жизни народа.
Что вы сеете здесь, старички?
Сеем, батюшка, все, да не родится ничего.
Я так и записываю. Потом спрашиваю о потребностях и узнаю, что на среднее семейство в шесть душ нужно двенадцать кулей муки. Узнаю, что, кроме необходимых потребностей, существуют роскоши, что едят калачи, по праздникам щелкают орехи и очень любят кисель из белой муки.
Откуда же вы берете на это деньги?
А вот поди знай, откуда взять, ответили все десять.
Но я все-таки узнаю: деньги получают от продажи зверей, наваги, сельди и семги.