Бог сотворил Адама на земле?
Ну хорошо, сотворил.
И велел землю пахать?
Велел.
Почему же он земли не дал?
Вот ты какой! удивился Александр Михалыч. Неужели это ты сам догадался?
Я не умею догадываться, ответил Курымушка, мне это Иван сказал.
Тебе это Иван ска-зал?
Иван, а про Ивана почему-то все говорят: вылитый Александр Михалыч.
Тогда случилось, как бывает часто во сне: по стеклянному полу в большом зале идет Курымушка, по сторонам много людей, смотрят на него, как он пройдет, а пол стеклянный вдруг наклоняется, и ай-ай-ай! он катится торчмя головой и куда-то бух! просыпается.
Пол наклонился, Курымушка полетел и видит, как моргает ему мать черными глазами, как махала ему белой салфеткой, слышал, как сказал Александр Михалыч: «Рано тебе за столом разговаривать,
ты еще дурак!» Все встали, благодарили мать за ужин, и ему строго велели: «Ступай спать».
ТИХИЙ ГОСТЬ
В письме так и сказано: «Работать неопределенное время на легальном положении». Это значит всю жизнь в этой тьме и глуши.
Милая, поезжай в город.
В городе таких, как я, много.
Ну не плачь, не плачь, привыкнешь, обойдется. Что же делать? Вот я работаю на банк, и, видишь, совершенно одна.
Вы все-таки любили.
Что ты! Как я любила? Помню, вывели меня к нему, посадили на зеленый диван, и увидела я черную бороду вот и все.
А потом?
Я не скоро к этому привыкла, и тебе не это нужно не эта любовь.
Не говорите так, у вас есть дети, мне и того не достанется.
Полюбишь чужих детей, как своих.
Полюблю, я знаю, но все это не то.
«Бедная, бедная, шепчет Курымушка, всех вас опутал Кащей своей цепью, но как быть? Ведь это я виноват, это я выпустил Кащея. Как быть? Надо покаяться, решил он, во всем покаяться Марье Моревне, все ей сказать, и тогда будет опять хорошо, а главное, нужно открыть заговор на нее. Как бы ей это открыть? Разве пробраться к ней в спальню, «в маленькую комнату», разбудить? Она все поймет. Но как пробраться туда через мамину комнату, по коридору и как дождаться, пока все уснут?»
«Надо, надо!» решил он, и с этой минуты началось ему это «надо» на всю долгую ночь.
Долго шепчутся мать с Дунечкой. Курымушка нарочно не закрывает глаз и видит голубой снег, по снегу идет он к дереву и там у дерева долго стоит. Дед Мороз спрашивает: «Тепло ли тебе, Курымушка?» «Очень тепло!» отвечает он Морозу, а со стороны голос: «Надо, надо!»
Слышите? спрашивает Дунечка. Слышите?
Кажется, плачет. Надо посмотреть. Вот всегда так дети при гостях нервничают, что он сегодня разделывал!
Ужас! Всегда один, вот нехорошо: в одиночку у детей складывается все особенно.
Спишь? тихонько спрашивает мать.
Курымушка нарочно сопит.
Спит!
И обычное: рука на голове.
Кажется, есть жарок, но это нервное, в другой раз непременно буду раньше укладывать. Давай-ка и сами ложиться, очень уж поздно.
Пока они раздевались и укладывались, Курымушка все боролся со сном; ему представилось, будто он машет ладонями по воздуху, как крыльями, и поднимается, пробуя еще раз, выше поднимается, к самому потолку в зале, всю залу у самого потолка облетает, как муха. Он заявляет об этом открытии всем, и множество народу собирается на двор посмотреть, как полетит Курымушка. Вот он выходит, машет ладонями, разбегается, опять машет, но земля, как магнитом, держит его ноги, и все хохочут, ругаются: «Вот собрались, ду-рака-то мальчишку послушались!» Но когда все разошлись, он попробовал и опять поднимается, и все выше и выше. Так ужасно его мучит, что нельзя им показать свое открытие. Было бы так хорошо всем летать.
Опять плачет, слышите? говорит Дунечка.
Не дать ли ему брому? спрашивает мать.
Нет, подождите, кажется> опять спит.
Курымушка нарочно сильно сопит, но глаз больше не закрывает и опять видит белую поляну, спящая красавица Марья Моревна лежит под сосной. Иван-царевич подходит к ней, и надо ему разбудить Марью Моревну, а не знает, как тронуть ее, и чтобы не испугалась, так и стоит и стоит Иван-царевич возле спящей красавицы, вот-вот и сам заснет. Вдруг как из пушки ударило: «Надо, надо!»
Курымушка проснулся, и так ему стало невозможно и трудно сделать задуманное, ему кажется верным делом спать, и задуманное, как страшный сон, прошло и не надо. «Нет, надо!» опять вспомнил он и прислушался: все спят, слышно даже, как Настя в коридоре храпит, и там крыса пол грызет, у няни сверчок, темно, у мамы лампада. Нет, надо идти, надо, надо! Холодно в одной рубашке, но где тут искать штаны в темноте! Открывает дверь, громко скрипнула под ногой половица, он сел и ползет между кроватями. Мать спит, и Дунечка спит. Вот медная ручка, которой няня с той стороны шевелит осторожно, когда хочет мать разбудить. Эту самую ручку и он теперь шевельнул.
Ты что, няня? спрашивает мать.
Живот болит, не знаю, что делать, отвечает Курымушка. Кажется, сказал вслух, и ничего не сказал, и мать это спросила во сне. Вот теперь коридор этот, темный
и длинный, где Настя храпит и крыса скребет. Вот «маленькая комната», и у нее ручка точь-в-точь такая же, только медный пестик, но тут хорошо, пусть Марья Моревна услышит и спросит. Нет, она не слышит спит. Открывает дверь, и вдруг как сон: на белом лежит спящая красавица, и темные ее волосы разметались и даже свесились с подушки, и он, как Иван-царевич, стоит, хочет, и страшно будить: она вскрикнет на весь дом и все откроется, и что тогда скажешь при всех? Иван-царевич долго стоит и дрожит от холода в одной рубашонке. «Не убежать ли?» спрашивает себя. «Надо, надо!» кто-то велит.