арку, ведущую во двор, и знал, что будет делать в следующий миг.
Ходи веселее! поторопил ефрейтор-бородач, опиравшийся на винтовку. Поравнявшись с аркой, Грессер метнулся в глубокий проход, и, прежде чем солдаты спохватились, скинули с плеч винтовки, бросились за ним, он успел проскочить во двор и рвануть вправо за угол трехэтажного флигеля. Грессер с гимназических лет знал эти места, и, конечно же, солдатам-чужакам неведомо было, что за флигелем напрострел уходит анфилада из четырех дворов, где каменные коробки разгорожены жилыми перемычками, и что все входные двери правой стороны выводят не только на «черные лестницы», но и в подъезды соседней улицы.
Три винтовочных выстрела, сделанных преследователями скорее с досады, чем для дела, пошли гулять эхом по гулким закоулкам двора-лабиринта, будя и без того встревоженных жильцов.
Отдышавшись под лестницей и став втрое осторожней, кавторанг вышел на Малую Подьяческую и через четверть часа, уже без приключений, добрался в Графский переулок.
По случаю революции были сварены макароны, как после погрузки угля, но не в ужин, а вопреки всем обычаям в завтрак. День начинался просто замечательно. И, запивая макароны крепким чаем, Землянухин забыл на время и про виденного во сне аспида, и про ноющую ногу, и про постылый на весь день бессменный караул.
Баталер выдал обещанные Митрохиным две селедки, буханку ржаного хлеба, в честь великого дня насыпал еще полный кисет махры. Не забыл и про сало выдал шматок, весь облепленный хлебными и табачными крошками. Никодим уложил харч в брезентовую кису, затянул поплотнее бушлат, нахлобучил на уши бескозырку, чтоб не сдуло, вскинул на ремень винтовку и отправился на катер.
Катер вошел в Неву, оставил по корме «Аврору» и взял курс на Васильевский остров, где в тесную гущу сбивались краны и трубы Балтийского судостроительного завода. Ветер свирепствовал, и Землянухин зажал в зубах концы ленты с золоченой надписью:
«Ершъ».
Часового нигде не было, но, как только землянухинские сапоги загремели по палубе, люк в рубке приоткрылся, и на мостик выбрался матрос.
Ну, что, вуенный, дрых небось, шельмец?! вместо приветствия и пароля спросил Землянухин.
Никак нет, Никодим Иваныч, службу правил! Смотрел, как положено не текет ли в трюмах.
Текет, да не в трюмах Небо вон прохудилось, окаянное, ворчал Землянухин, кутаясь в постовой дождевик. А брезент-то сухой! Эт что весь караул продрых?! Ах ты, зелень подкильная, дери тебя в клюз! Так-то ты службу несешь?!
Все, дядя, была служба, да вся вышла! Революцию исделаем, войне акулий узел на глотку, и глуши обороты.
Давай вали отсюда, племянничек! С такими сделаешь резолюцию
Но матрос его не слышал во весь дух по лужам мчался к заводским воротам. Землянухин привалился к носовому орудию и с наслаждением закурил, гоня из ноздрей сырость терпким дымком.
Ветер гнал по реке белые барашки, чуть видные в предрассветной темени.
Грессер уверенно поднимался по темной лестнице. На третьем этаже повернул барашек механического звонка у двери с медной табличкой:
«Старшій лейтенантъ С. Н. Акинфьевъ».
Никий, ты?! В такую рань?! Проходи. Извини в неглиже. Белая бязевая рубаха широко открывала могучую густоволосую грудь, крепкие скулы были окантованы всклокоченной со сна бородкой, отчего командир «Ерша», однокашник Грессера по Морскому корпусу, походил на разудалого билибинского коробейника.
День славы настает, загадочно, как пароль, сообщил Николай Михайлович, досадуя, однако, что привязавшаяся с утра фраза сорвалась-таки с языка.
Акинфьев, впрочем, принял ее как невеселую шутку.
Пока Грессер стягивал дождевик, шинель, стряхивал дождинки с фуражки и перекладывал наган в карман брюк, Акинфьев хлопотал у буфета, позвякивая столовым стеклом.
А я, брат, теперь горькую пью, объявил он, держа наполненные стаканы, стал фертоинг на рейде Фонтанки, втянулся в гавань и разоружил свой флотский мундир. Честь имею представиться старлейт Акинфьев, флаг-офицер у адмирала Крузенштерна. На службу не хожу-с. Морячки вынесли мне вотум недоверия Ба! Да ты при полном параде.
На плечах Грессера тускло золотились погоны с тремя серебряными кавторанговскими звездочками.
Рискуешь, однако
Последний парад наступает.
Перестань говорить загадками.
Изволь.
Только выпьем сначала. Иначе ни черта не пойму Грессер пригубил водку с одной лишь целью чтобы согреться. Акинфьев ополовинил стакан и закусил престранно понюхав щепоть мятной махорки.
Сережа, «Аврора» вошла в Неву и взяла на прицел Шпиц и Зимний.
И поделом.
Голубчик, ты пей, да разумей. Во всем Питере нет сейчас войсковой части, равной по огневой мощи крейсеру. Ты представляешь, каких дров могут наломать братишки?
Акинфьев слегка задумался.
Четырнадцать шестидюймовок. Почти артполк. Это солидно.
Сережа, ты всегда был прекрасным шахматистом «Аврора» это ферзь, объявивший шах нашему королю. Эту красную фигуру надобно убрать с доски. Убрать сегодня, нынче же!
Как ты себе это мыслишь? Акинфьев долил в стаканы.