Последнюю фразу он произнес с нажимом, раздельно.
Раненых, которых в регулярных частях положено отправлять на полтора месяца домой, добавил Вернер. Знаю, знаю, отмахнулся он, видя, что Беферн пытается возразить, мы не регулярные части, и у нас никаких отпусков не положено. Только отдых, так сказать, при части, то есть в оршанском госпитале. Смех да и только! Но даже оттуда вы выдергиваете людей, причем коекого с незажившими ранами, и устраиваете им маршброски? Тричетыре, и вперед с песней! Шагом марш! Бегом марш! И так далее! С теми, кто и на ногах едва стоит!
Оберлейтенант Беферн уставился в окно.
Закалка! помолчав, непреклонным тоном пояснил он.
Армия, война это не прогулка к морю в теплые края. И потом, чутьчуть размять кости это только на пользу.
Ну, об этом следовало бы спросить того, кто больше нас с вами в этом понимает. Врачей, например.
Да бросьте вы! презрительно отмахнулся Беферн.
Знаете, как все это называется? Садизм, герр Беферн.
Можете называть это как вам будет угодно. Ни в одном уставе не записано, что с выздоравливающими надлежит обращаться, как с гражданскими лицами. Ктото считается выздоровевшим, ктото выздоравливающим, но и те и другие были и остаются солдатами! Надеюсь, вы все же понимаете, герр Вернер, что пока что нам очень нужны солдаты, не изнеженные нытики, а солдаты, закаленные и привычные ко всему, не знающие пощады к врагу. Вы ведь офицер, неужели вы этого не понимаете? Поймите, герр Вернер, нам предстоит суровая борьба, и долгий путь к окончательной победе над врагом
Да перестаньте вы поучать меня! Слушаешь вас, и такое впечатление, что вы как заезженная пластинка окончательная победа, окончательная победа, окончательная победа
Тут Беферн почуял, что поймал своего оппонента.
Вы что же, сомневаетесь в нашей окончательной победе? угрожающим тоном спросил он.
Я? искренне изумился Вернер. Да что вы? Ничуть.
И подумал про себя: «Какой же ты всетаки напыщенный идиот! Подловить меня вздумал!»
Ваши высказывания
Вот что, Беферн, у меня есть все основания привлечь вас к ответственности. Вы приписываете мне то, что я не говорил и не скажу даже в бреду. И если вы не в состоянии понять, что я хотел сказать, это говорит не в пользу ваших умственных способностей. А говорю я следующее: к чему без конца повторять одно и то же, если всем все и так ясно? Поймите, слова от частого их употребления к месту и не к месту имеют способность обесцениваться. А такое понятие, как «окончательная победа», свято для нас.
Оглушенный Беферн молчал. Он всего мог ожидать, но не такого. Сжав руки в кулаки в карманах шинели, он, помолчав, произнес, причем просто ради того, чтобы не молчать:
Ну, хорошо, хорошо. Если в этом мы с вами едины почему, скажите мне, почему вы так упорно дистанцируетесь от меня?
Вернер, поднявшись, вплотную подошел к Беферну и немигающим взглядом посмотрел на него.
Наша идеология помимо прочего включает и уважение к человеку, герр Беферн. Вы плохой националсоциалист. Я не состою в партии, но все же никогда не позволил бы себе того, что позволяете вы. Вы мне отвратительны. То, как вы поступаете с теми, кто был ранен, кто пролил кровь за Германию, пусть даже будучи в штрафбате, мягко выражаясь, подлость. И мне стыдно носить ту же форму, что и вы. Но вы не только никуда не годный националсоциалист. Вы просто свинья, садист и свинья!
Побелев как мел, оберлейтенант Беферн без единого слова вышел из хаты, а выйдя, какоето время стоял, пытаясь осмыслить произошедшее. Его трясло. И это он услышал от Вернера? От чуть ироничного, но никогда не выходившего за рамки Вернера. Да его устами сейчас говорил Обермайер! Он рассуждает в точности так же, как все эти проклятые трусы, те, изза которых германский вермахт утратил непобедимость первых лет. Уж не разваливается ли офицерский корпус на куски? Как это он сказал? Никуда не годный националсоциалист? И это мне? Мне?! Назвать никуда не годным националсоциалистом меня? Того, кто торчит в этом аду под Оршей? Кто ни на минуту не усомнился в правоте нашей идеи? Кто Откуда эта пропасть между нами?
Подавленный происходящим, Беферн медленно побрел назад к саням. В нем зрела решимость доказать свою преданность идее националсоциализма. Он понимал, что он был не одинок, что за ним стояли сильные люди, и был готов всего себя бросить на чашу весов победы, истинной, конечной победы не только над внешним, но и над сумевшим внедриться в собственные ряды внутренним врагом.
В батальон! срывающимся от злости голосом скомандовал он водителю.
Вернер тут же связался по телефону с Обермайером и рассказал о случившемся. Обермайер молча выслушал своего товарища, потом Вернер услышал в трубке искаженный треском голос:
Да ты рехнулся, Вернер!
Фриц, я больше не мог этого выносить!
Послушай, Вернер, мы обязаны сохранить трезвую голову, мы не имеем права давать волю эмоциям. Что будет с нашими подчиненными, если нас с тобой вдруг Если мы с тобой в один прекрасный день тоже окажемся на их месте в какомнибудь из штрафбатов?
Знаешь, если об этом постоянно думать с трудом сдерживаясь, произнес в ответ Вернер.