Шванеке только сейчас услышал, что к нему обращаются, бросил недоуменный взгляд искоса на незнакомое существо, осмелившееся перечить ему, и снова устремил взор в полковника. Левая рука его сжалась в кулак.
Ты на меня, на меня смотри! крикнул молодой солдат.
Натренированным движением перемахнув прямо через стол, он схватил изумленного Шванеке и оттолкнул его от полковника.
Разберись с ним, Шванеке! проверещал крысомордый, вскакивая изза стола.
Его примеру последовали и другие игроки в карты, явно собираясь вмешаться. Правда, не успели.
Потом все происходило с поразительной быстротой. Впоследствии никто толком и не мог сказать, как все было. Да и трудно было поверить, как тщедушного вида солдатик смог расправиться с громилой Шванеке. Сцепившись, оба повалили стол, было слышно, как в ярости бранится Шванеке, потом он, охнув, внезапно издал совершенно не вязавшийся с его внешностью жуткий крик боли.
Молодой солдат, тут же проворно вскочив, некоторое время стоял рядом, присматриваясь к лежавшему на полу противнику, потом выпрямился и пригладил коротко стриженные волосы.
Вот такто, произнес он.
Шванеке, лежа навзничь и не в силах пошевельнуться, остекленевшим взором уставился в потолок. Потом медленно закрыл рот и в отчаянии скрипнул зубами.
Что это? Как это ты меня пробормотал он.
Бог ты мой! Что вы с ним сделали? изумился полковник.
Да, так, ничего особенного. Сейчас оклемается. Один нехитрый приемчик джиуджитсу. Через полчаса снова будет человеком. Вставай! обратился молодой солдатик к Шванеке.
Тот сначала непонимающе уставился на него, потом во взгляде появилось подобие осмысленности. И страх. Кряхтя, он стал подниматься, пару минут, мотая головой, постоял на коленях, потом, ухватившись за перевернутый табурет, с грехом пополам встал на ноги. Скрючившись от боли, он стоял перед своим противником, толком не понимая, как тот его столь молниеносно обработал.
Портсигар верни, спокойно произнес молодой солдат.
Елееле волоча ноги, словно таща на плечах неимоверно тяжелый груз, Шванеке подошел к Дойчману и протянул ему портсигар.
Сигарету тоже, напомнил молодой солдат.
Шванеке извлек из нагрудного кармана сигарету и отдал Эрнсту. Тот медлил.
Берите, берите, сказал солдат.
Дойчман последовал его совету.
А теперь извинись, не отставал солдат.
Ладно, чего не бывает. Виноват, сипло проговорил Шванеке.
Благодарю вас, молодой человек. Вы весьма своевременно вмешались, поблагодарил солдата полковник.
Тот медленно повернулся к нему и долгим взглядом стал смотреть на полковника.
Вам ни к чему меня благодарить, спокойным, чуть дрожащим голосом ответил он. Я не изза вас вмешался. Если бы речь шла только о вас, поверьте, я и пальцем бы не шевельнул. Вы офицер. Поэтому сами виноваты, что оказались здесь и терпите унижения от вот таких субъектов.
Он многозначительно кивнул в сторону Шванеке, без сил сидевшего на табурете.
Вы сами не раз играли на руку тем, кто потом упрятал вас сюда. Почему? Да потому, что вы не предприняли ничего против них, а у вас ведь была такая возможность, и не раз. Более того вы их поддерживали вы, офицеры!
Теперь в голосе солдата звучали металлические нотки. Шагнув к оторопевшему полковнику, он отвесил ему наиграннопочтительный поклон и сказал:
Знаете, почему я здесь? Потому что кулаками проучил одного скота тоже офицера, который вел себя также, как и он. А тот, поверьте, тот заслужил куда большего, чем простой взбучки. Нашему Шванеке я просто показал, что не желаю смириться с тиранией озверевшего хама, как, впрочем, никогда не смирюсь и с тиранией офицерства. С ним проще он усвоил полученный урок, а вот с вами потруднее будет. Вы ведь покоя не знаете, пока вас личиком в грязь не ткнешь.
Бесцеремонно, даже с какойто брезгливостью, солдат отстранил бледного как смерть полковника и подошел к Шванеке.
Ну как здоровье? дружелюбно, почти ласково спросил он.
Ну и ну!
Шванеке смог наконец встать на ноги. Теперь вид у него был, как у затравленного пса.
Как это ты сумел? Нет, ты уж меня поднатаскай,
пожалуйста. Ты первый, кто меня вот так сшиб с копыт.
Знаешь, я, пожалуй, воздержусь. И вот что, помогика прибрать здесь не дай бог Перебродивший заявится.
Юлия Дойчман, сидя за столом мужа, писала ему:
«Дорогой мой Эрнст!
Знаю, что это письмо никогда не дойдет до тебя. И все же решила сесть и написать просто хочется поговорить с тобой, высказать все, о чем сейчас думаю, что чувствую, как живу. Конечно, лежащий передо мной лист бумаги не самая лучшая замена личному общению. Но я, закрыв глаза, пытаюсь представить твое лицо и ты появляешься передо мной, высокий, худой, с длинными, неуклюже повисшими вдоль туловища руками, высоким лбом и серыми, вечно изумленными детскими глазами. И все же тебя со мной нет, я все время пытаюсь удержать твой образ, но он ускользает, медленно и неудержимо расплывается Несколько дней назад я возобновила «ночные бдения, хочется поскорее еще раз прогнать все, что мы с тобой начинали, все сделанное за эти два года, пока тебя не забрали. Иногда мне удается с головой уйти в работу и хоть на время избавиться от непреходящего, докучливого, вытесненного из сознания страха нет, я делаю чтото не так, нет, у меня не получится, нет, я не смогу тебе помочь, упустила, поздно, слишком поздно. Но тут вдруг перед глазами возникает результат работы цельное, завершенное здание, сложенное из наших с тобой идей. Какими же счастливыми были для нас эти последние два года, счастливыми, несмотря на войну! Только мы этого не понимали. Или не всегда понимали изза ежедневной рутины доставания карточек, усталости, раздражения по поводу неудавшихся экспериментов, неверных путей, зря потраченного времени. Понимаю, бывало, что я проявляла нетерпение и даже сварливость, вечно придиралась к мелочам. То, что это были мелочи, я поняла только сейчас, тогда до меня это не доходило. Господи, что я отдала бы сейчас за то, чтобы вновь хоть раз собрать твою раскиданную по всей квартире одежду, когда тебе вдруг ни с того ни с сего ударило в голову переодеваться! Поверь, я все отдала бы за то, чтобы ты снова сидел за столом напротив меня и, орудуя ложкой, торопливо поедал суп, словно участвуя в состязании кто быстрее доест! Как бы я была счастлива снова уютно устроиться в нашем уголке, и чтобы ты на все мои вопросы отвечал бы своим извечным аханьем! Боже, как меня раздражали тысячи мелочей! Как я бесилась, когда ты вдруг позабыл день нашей свадьбы точнее, как ты его постоянно забывал. А как убивалась по поводу того, что ты явно недооцениваешь мою работу, которую я считала ничуть не менее важной, чем твоя.