В который раз подсчитал в уме, что имеет здесь, в Антарктиде. Если все собрать, то раза в два с половиной больше, чем зарабатывал в парке. Ладно, была бы шея, а хомут найдется Дойти бы
Два раза отзимовал шесть лет забот не знал, нешуточное дело восемь едоков прокормить, обуть и одеть одному. Конечно, Жалейке неплохо бы сотнягу прирабатывать, но где ей, с хозяйством еле справляется. Вспомнил разговоры друзей: «Куда махнешь в отпуск?» «В Ялту, а ты?» «Думаю, в Палангу, на машине!» Горько усмехнулся. Он-то вернется, получит отпускные и за баранку, да еще сверхурочные ездки будет выпрашивать. Кружка-другая пива вот и все удовольствие. Для них, подумал Сомов о товарищах, Антарктида это почет, портреты в газетах, борьба с природой Вам бы столько нужно было, сколько мне, поняли бы, что такое для меня Антарктида
Не спится, курить хочется, хоть вой. Чертов Ленька, сунулся тогда в пожар, не мог курево из балка выкинуть. Знал бы такое, первый бы полез Хотя вряд ли, Ленька сам себе кормилец, ему море по колено, красуйся, проявляй геройство. А моим хлеб нужен, не портрет с черной окаемкой
Еще раз позавидовал Леньке, и заныло под ложечкой: вспомнил Сомов молодого Ваську, неженатого, удачливого. Первая удача в танковых войсках служил, обучился на механика-водителя. Хотя просился на флот, чтоб тельняшку носить и брюки-клеш, пыль девкам в глаза пускать. Не видать бы тогда Антарктиды как своих ушей, для Гаврилова только танкист человек. Но с батей встреча случилась через шесть лет, а до того отслужил, закончил курсы бульдозеристов и завербовался в Братск. Деньги там были несчитаные, как от них избавиться, не знал.
Воспоминание об этих деньгах до сих пор мучило Сомова, как только может мучить тяжелая и непоправимая ошибка. Послушался бы умных людей, оставил бы на книжке горя бы не знал. Так нет, полгода по Кавказу мотался, пока до копейки не спустил. Правда, на всю жизнь нагулялся, цыплятами табака завтракал, шашлыками обедал, вино дул, как воду. И Жанна Вообще-то, ее звали Аней в паспорте случайно подсмотрел. Ноги длинные, грудь высокая, синими глазищами взглянет до позвонков пробирает. До последней десятки деньги выжала и хвостом вильнула. Продал часы, купил билет и махнул в столицу устраиваться. Вышел из поезда, сел в первый же попавшийся троллейбус,
не уйдет тепло, или сразу разжигать костер. Конечно, нужно отсидеться. Двигатель остынет минут через двадцать, и в эти минуты в кабине будет плюсовая температура. Еще с полчаса морозу придется штурмовать тягач, чтобы проглотить остаток тепла. Значит, покидать кабину следует не раньше чем минут через пятьдесят. И тут же внес поправку: через сорок, потому что закоченеешь рукой не двинешь, а разжечь костер дело нешуточное, много сил потребуется.
Прикинул план: сначала наломать на куски или распилить остаток горбыля, снести его в колею, намочить тряпку в канистре с бензином и поджечь. Это первый вариант. Второй вариант такой: проделать то же самое, но разжечь костер прямо в санях, чтобы пламя охватило доски, которых имелось кубометра полтора. Вариант более надежный, но в этом случае поезд останется почти без дров, разогревать масло и соляр будет нечем. Так что второй вариант отпадает. Вот если бы авария случилась до, а не после Комсомольской, другое дело, тогда можно было бы разобрать на дрова домик. А возвращаться с этой целью на Комсомольскую потерять три-четыре дня. Не имеет он, Гаврилов, права на такую роскошь возвращать поезд назад, когда каждый километр дается с кровью. Себя, может, и спасешь, а поезд погубишь такого не то что Сомов, а Валера и Мазуры не выдержат.
И решил, что пожертвует, самое большее, горбылем и двумя-тремя досками. Тогда дров ребятам, пожалуй, хватит с учетом того, что километров через двести-триста морозы ослабнут, а на Востоке-1 и Пионерской можно наскрести для костров всякого хлама разбитых ящиков, вех и прочего. Итак, горбыль, две-три доски и ни одной щепкой больше.
И, пока в кабине было еще тепло, стал писать докладную:
«Начальнику САЭ
тов. Макарову Алексею Григорьевичу
23 марта, 0 ч. 35 мин.
Докладываю, что в двадцати километрах от Комсомольской заглох ведомый мною тягач 36 с хозсанями. Предполагаю, что расплавились подшипники коленчатого вала. В связи с отсутствием видимости данное происшествие для экипажа поезда осталось неизвестным. Нахожусь в кабине, которая быстро охлаждается и на исходе примерно часа сравняется температурой с наружным воздухом минус семьдесят один градус (такая температура отмечена сегодня на начало движения в 21 час по местному времени).
Принял возможные меры для предотвращения утечки тепла: забил щели в кабине ветошью и укутался чехлом. После окончательного охлаждения кабины буду разогреваться работой, а также зажгу костер из горбыля и двух-трех досок.
Учитывая, однако, что принятые меры могут оказаться лично для меня недостаточными, прошу не винить за последствия экипаж поезда, так как идущий впереди Савостиков никак не мог видеть, что тягач 36 заглох, так как на 23:30 видимость стала ноль из-за пороши.
Алексей Григорьевич! Синицын не подготовил топливо, отсюда все наши беды»