Я презирал тебя за то, что ты стала убийцей; я презирал себя за то, что во мне кипели сомнения о правильности сделанных решений; я презирал вашего Лорда, как явного виновника всех моих бед.
Я ненавидел, так жгуче ненавидел тебя, что иногда мне хотелось плакать над моим разбитым истоптанным сердцем.
Я, как сумасшедший, кидался в самые гущи сражений, не зная, чего хочу на самом деле. Возможно, в твоих глазах я бы увидел смерть. Поначалу мне хотелось убить тебя; но, подумав хорошенько, я решил, что легче бы дал убить себя.
Белла, Белла, Белла. Моя красавица. Моя навязчивая идея. Имя из газет, ужас в глазах жертв, непоколебимая уверенность, наконец, единственная владелица моего покалеченного сердца.
Ты снилась мне. Безумная, ты не хотела меня забывать, не хотела, чтобы я забыл тебя. Как будто было в этом мире что-то более нереальное, моя хорошая.
А потом... вдруг война прекратилась. И потребовались-то всего две человеческие жертвы. Но это сломило меня окончательно, я чувствовал, как из меня утекает вся жизнь. Не разбирая дороги, я мчался навстречу собственной смерти и безумию. Я убил этого предателя, вернее, думал, что убил. И дальше... Разве жизнь имела хоть какой-то смысл?
Для моей Белл ответ был тоже очевиден. Безрассудство, всегда живущее внутри, толкнуло нас в двери соседних камер. Ты вновь заставляла говорить мои сновидения. Но они теперь могли только плакать. Плакала сама судьба, когда еле слышные всхлипывания приносил ко мне тюремный сквозняк.
Я знал, как много народу погубила твоя жестокая неумолимая рука. Как будто наяву я видел твои губы, изогнутые в презрительной усмешке, а иногда в ушах звенел смех, с которым за тобой захлопнулась дверь тюрьмы. Этот смех, сковывал меня ужасом, произошедшее казалось нереальным. Как мне хотелось закрыть глаза, проснувшись в солнечном дне нашего детства, где я мог держать твою, такую хрупкую и теплую, ладошку. Мужчины не плачут, но из моих глаз так долго текли слезы от непонимания, что же такое случилось с моей, с нашей, жизнью, моя душа.
Теперь моя жизнь кажется темным полотном, где изредка виднеются островки белой вышивки.
Два года, проведенные на свободе, стали немного большим удовольствием, нежели сидение в тюрьме. Испытывал ли я угрызения совести, оттого, что я сбежал, а ты продолжала гнить в тюрьме? Нет, не испытывал, когда смотрел в зеленые глаза моего крестника, понимая, что чем больше приспешников Лорда на свободе, тем ближе все мы к новому кровопролитию. Дамблдор всегда знал, что он не ушел навсегда. Мне этого не понять, я не настолько умен; мне не постичь правила игр, которые ведут эти двое.
Потом ты вырвалась на свободу, моя непобедимая Белл. Я должен был быть раздосадован и взбешен, и это было бы правильно. Но где-то в глубине души моей звенел радостный колокольчик, и, как я ни старался, не мог заглушить его нарастающий звон.
Я тосковал по временам битв, когда в свете перекрестных лучей мог поймать твое лицо. Торжествующую улыбку моего демона.
Я метался, как зверь по клетке, в стенах моего постылого пустого дома. Ты знаешь, я и в юности его ненавидел, когда тут еще было не так заброшено. Мое сердце ныло, полное медленно убивающего меня яда одержимости.
Венцом моего безумия стало письмо, запущенное наудачу, в пустоту. Если бы я был пойман за этим занятием, наверняка был бы обвинен в предательстве, это не говоря о том, что вся затея была просто безумна.
Но я получил лаконичный ответ. Ты помнишь, ты не можешь этого так скоро забыть, Белл, как ждала меня в комнате под крышей самой неприметной гостиницы, которую мне только доводилось видеть? Шаткие перила угрожающе скрипели, а ступени были готовы обвалиться под тяжестью моего веса в любую минуту.
Но в комнате с окнами за плотно занавешенными шторами меня ждала моя Белла.
Я видел твое лицо, тронутое временем и безумием, а сердце отказывалось узнавать тебя такую и рисовало все ту же прежнюю веселую девчонку.
Ты целовала, до боли прикусывая мои губы. Твои поцелуи были солеными от слез. Слез, от которых я должен был спасти мою несчастную Белл. Я не мог надышаться тобой, не мог разомкнуть объятий.
Да, я стал еще больше ненавидеть тебя, когда наутро проснулся в одинокой постели, где подушка все еще хранила вмятину от тяжести твоей головы. Я, наверное, мог бы спасти нас. А погрузил в пучину еще большего помешательства.
Ты ушла без слов, а я теперь знал, что мир реальности утратил для тебя всякую привлекательность. Теперь только чертов мир фантазий, по которым ты заставляла меня бродить каждую ночь вместе с собой. С помощью заклинаний каждый новый сон оживал яркостью кошмара. Мы брели по выжженной голой земле, ты роняла слезы, и в месте их соприкосновения с землей на волю вырывались черные зубастые драконы, которые опаляли и без того страдающую землю.
"Что ты сделал с моей душой?" спрашивала ты меня.
"Ты сама сделала это с ней", всегда отвечал я тебе, в попытке заглушить пожирающее меня чувство вины, пытаясь вырвать руку из тисков твоих холодных ладоней.
Твои глаза и жесты умоляли меня остаться, ведь только здесь, в мире своих снов, ты могла позволить себе слабость. Я вытирал твои слезы. И садился на мертвую землю, и качал тебя на руках, как ребенка. Я пишу тебе это, потому что уже не уверен, что мне это не привиделось.