Слушай, без этой информации я мог бы и обойтись. Скажешь мне, когда к нему вернётся память. А до тех пор Драккл, человек имеет право улыбаться, даже если он Снейп!
С этими словами Гарри бросил деньги на стол, подхватил верхнюю мантию и встал. Возможно, дело было в тяжёлом дне или опьянении, но он вдруг понял, что смертельно устал от этой истории. И хорошо бы никогда о ней больше не слышал. В ушах по-прежнему звучало «какой печальный мальчик». Какого драккла? Да, он был многим обязан Снейпу, но Гарри уже и так сделал всё, что мог.
Он даже заставил журналистов забыть о той идиотской тираде на поле перед Хогвартсом, когда Гарри перед финальной схваткой с Волдемортом сказал первое, что ему пришло в голову. То, что затмило в глазах самого Гарри даже поступок Дамблдора, и о чём он не мог перестать думать даже перед лицом возможной смерти. Снейп любил Лили Эванс. Драккл. Драккл, драккл, драккл! Как просто было об этом не думать, пока Снейп не пришёл в себя! Гарри даже казалось, что он оставил эти воспоминания там, где им и полагалось быть: в прошлом. И вот сейчас он шёл, не разбирая дороги, похоже, поссорившись с лучшим другом, и в груди у него клокотало что-то дикое и страшное. Он понял, что на самом деле не боялся встречи со Снейпом: он его ненавидел. Ненавидел за то, что тот мог когда-то посметь хоть на секунду подумать что Снейп Драккл. Как же это было жалко. И отвратительно. И ведь Гарри и вправду был обязан этому человеку. Он был приговорён его уважать. Гарри не мог отрицать, что его самого не было бы в живых, если бы не Снейп. Но всё то, что Гарри без колебаний простил бы мертвецу, живому Северусу Снейпу, в сознании, хоть и в беспамятстве, он простить не мог.
Поттер сел на приключившуюся рядом скамейку и спрятал лицо в ладонях. Как же ему хотелось перевернуть эту страницу навсегда
Первое сентября две тысячи шестнадцатого года
Когда платформа опустела, Гарри заметил на другом её конце хрупкую фигурку, увенчанную густой копной волнистых волос. Она исчезла раньше, чем он успел позвать её по имени, но он был уверен, что это Гермиона.
Гермиона, которая уже семь лет как жила во Франции и которую он
видел последний раз когда? С удивлением, да что там: почти с ужасом, Гарри вдруг осознал, что «живьём», не в письмах или посланиях Патронусом, говорил с Гермионой двенадцать лет назад. Она, конечно, приезжала на крестины Альбуса Северуса, но как раз тогда Гарри сидел в засаде, выслеживая какого-то маньяка-оборотня. Джинни потом рассказывала, что Гермиона едва не прослезилась от умиления, глядя на его сына. Что, впрочем, не помешало Гермионе проигнорировать приглашение на крестины Лили Луны. Да и Джеймса. «Очень занята, извини», вот и всё, что Гарри получил в ответ на письма
Драккл, да он и то, что Гермиона давно ушла из Мунго, узнал случайно: когда поступил туда со сломанной рукой и спросил, может ли его принять «доктор Грейнджер» «Она у нас не работает уже шесть лет», так они сказали.
Обмен письмами создавал иллюзию, что они по-прежнему совсем близко протяни руку и достанешь но в реальности Гермиона ускользала. Прямо как сейчас. И что она могла делать на платформе в такой день?
«То же, что и я», вот какой ответ поневоле напрашивался. Но Грейнджер никогда не говорила, что у неё есть ребёнок Опустим, что она не была замужем: никто и не ждал от неё потакания формальностям, но и просто упоминаний, что в её жизни появился мужчина или женщина не было. Никогда не было.
Гарри вытащил из кармана мантию-невидимку и аппарировал в Хогсмит. Может быть, прогулка до Хогвартса отрезвит его или хотя бы успокоит Или нет. В любом случае, он должен был знать, в чём дело.
* * *
Наблюдая за Джеймсом, хохотавшим за гриффиндорским столом, Гарри чувствовал себя почти предателем, подглядывающим в замочную скважину за тем, что не предназначено для его глаз. Эйфория погони, внезапно вспыхнувшая в нём, когда он буквально учуял, что за появлением Грейнджер на платформе что-то стояло, давно испарилась, оставив только ощущение лёгкого стыда и скуки. Да и ноги от неподвижного бесшумного стояния у стенки тоже успели разболеться. Откуда Гарри вообще взял, что ребёнок Гермионы первокурсник? Но интуиция аврора подсказывала: если она забеременела (а ведь ребёнок мог быть и приёмным но это добавляло уж слишком много новых переменных, и Гарри решил таким вариантом пренебречь), то сразу после того, как они перестали общаться. Итак Грейнджер? Никого с этой фамилией. Гарри ждал. И ждал. И снова ждал.
Наконец, под неброской до демонстративности фамилией «Смит» Сомнений быть не могло. Фантастическое сходство: от цветущей, фарфоровой кожи с розовым оттенком и трогательным пушком, и до непослушных хоть и коротко остриженных кудрей. Последние сомнения развеяла улыбка: передние зубы заметно крупнее прочих, зато какой задор! Сын («Майкл Смит») был почти копией Гермионы. Но не только её. Чёрные волосы, чёрные не карие, а именно бездонно-чёрные, как провалы в бездну, глаза. Грация и нетипичная для подростка серьёзность, когда он переставал улыбаться. Большие кисти с ловкими пальцами. Выдающийся, хоть и тонкий, нос. Гарри смотрел, не в силах ни поверить, ни отказаться от этой мысли. Майкл Смит напоминал ему Гермиону и Снейпа. Но как? Почему? Неужели она? Но ведь Гермиона была его лечащим врачом. Так не положено. Так нельзя. А если и да то где теперь Снейп? Почему его не было на вокзале?