Второй юноша, чернявый, довольно стройный, но с глазами, как далёкий атактический лёд. Он пробыл в стране, имя чьё отзывается страхом в сердцах тех, кто смеет думать о древней традиционной семье, существовавшей из глубины веков, и стремится воспитывать своих детей в строгости да сдержанности. Название державы, с которой ассоциируется тысяча флагов, тысячи объедений, суть которых сводится к одному оторвать человека от всех старых постулатов жизни, и ввергнуть в экстазы и бесконечную Свободы.
Лютер прекрасно знал, что к чему. Мужчины в голубых, розовых платьях на шпильках его не смущали, но отторгали. Женщины, готовые за свои права порвать любого, кто встанет на их пути. И легионы бесполых, именующих себя освобождёнными от всяких предрассудков гендера. Юноша всё понимал, но ничего сделать не мог, ибо воздаяние настигнет его раньше, чем он посмеет высказать свободное мнение, противоречащее принципам Свободы.
Габриель и Лютер, два разных мира, но так похожих. Их миры, солнца, что сияют над ними, настолько же разные, сколько и похожи. Два близнеца, из разной материи, две стороны одной монеты. Мир, Старый Свет как будто надсмехался над бытием, склепав два «абсолюта», старающихся показать себя разными и одновременно демонстрирующий истинность их родства.
Лютер, подняв руку, облачённую в кожаный рукав пальто, бодро обратился к своему другу, ты так и не сказал, а куда же мы идём.
Ох, не в самое хорошее место. Юноша запустил руку в карман куртки. Это дом триста двенадцать, квартира один. Осмотревшись по сторонам, устремив взгляд в пролёты небоскрёбов, юноша мрачно констатировал. Ещё пара минут и мы подойдём к дому.
Что же ты там забыл? В шутливом тоне попытался скрыть серьёзный вопрос Габриель. Что нам там делать?
Правильней говорить не что, а кого.
Так и
Амалию. Резко выдал Лютер. Она пошла к одной преподавательнице, у нас на кафедре. А в том доме живёт вся её антисемья.
Антисемья? Недоумение в вопросе вызвало у проходящих горожан толику сомнения о вменяемости парня. Это что за образование? На пол тона тише вопросил Габриель.
Долго объяснять. Придём, увидишь.
Хоть самую малость. Грузно просил немногословный юноша.
Всё, что связано с семьёй, только наоборот. Жестикулируя, пытался выдать не понимаемое Лютер. Если в оглядевшись по сторонам, удостоверившись в том, что никто не услышит слов, юноша шёпотом продолжил, нормальной семье ценятся верность, взаимоуважение, целомудрие, спокойствие и тому подобное. То в антисемье все не-ценности почитаются с двойным рвением.
Не самое лучшее объяснение. Лучше приду и увижу.
Вот и я о том говорю.
Лютер и Габриель продолжили неблизкий путь к нужному дому. Дороги по городу аккуратно ограждали каждый дом, ибо он становился «Домовым Образованием», где правят свои законы, своё управление и тому подобное.
Калгар всегда вспоминал недобрыми словами о пятиуровневой системе, «установленной для обеспечения граждан к полнейшему самоуправлению, ибо это способствует становлению Свободы» как заявляли в Культе Конституции.
Порой целые дома и кварталы выходил из-под управления муниципальной и региональной власти, перекрывая узлы водоснабжения. Другие дома и части города могли умирать от жажды, гибнуть в пламени эпидемий и голода, прозябать в холоде, но Культ Конституции строго-настрого запрещал применять к ним меры принуждения, ибо так мятежники пытаются выразить «гражданскую позицию».
Лютер помнил, что в Микардо вечно протестовали северные кварталы, из-за того, что живущим
там «Вестникам Свободы» завозилось недостаточно «игрушек» для плотских утех. Культ Конституции постановил, что их никто не посмеет трогать, пока не удовлетворят требования, связанные с проявлением Самости и Свободы. Но Культ не волновало, что из-за глупого мятежа, срывали поставки продовольствия в город и десяток человек скончался от голода.
Воспоминания развеялись подобно туману, когда на улице, по которой быстро шли парни, им навстречу надвигалось, подобно бури, шествие, организованное женским движением «Почитание Женщины, как борца против института Патриархата».
Габриель, смотря на то, как на помосте девушки, облачённые в кожаные и стягивающие одежды, ведут на цепях десяток мужско-ориентированных гендеров, выдав им какие-то серые невзрачные обноски. Беловолосый юноша помнил, что слово женщина ещё является приемлемым, ибо так попросили феминистки, а вот «мужчина» слово-агрессор, напоминающее о днях минувшего патриархата.
Мерзость. Вырвалось из уст Габриеля. Как нормальные мужики могли на это согласиться.
Что ж, ты ж ещё не знаешь. Но закону, прямо в Феминистском Кодексе сказано, что «все мужско-ориентированные гендеры можно использовать без их согласия для усиления прав женщин или демонстрации беззакония патриархата». Лютер броско метнул взгляд на товарища, на лице которого застыла маска непонимания от набора юридических слов. То есть, к тебе подошла любимая феминистка, спросила принадлежишь ли к «Вестникам Свободы». Если нет, то спокойно может тебя использовать. Голос юноши звучал тихо, чтобы смысл речи доходил только для одного человека. А если ты откажешься, тебя заклеймят «Фанатиком патриархата и пособником возможности угнетения женщин».