Я невольно глянула в круглое зеркало на стене учительской. Тревожные серые глаза, короткие темные кудри, бледное лицо, будто с него стерли румянец. Спрятать волосы, закрыть глаза темными линзами очков и мое лицо будет походить на тысячи других. Невысокая, тонкая, как мальчишкаподросток, я кажусь моложе, и это радует, ибо тоже позволяет затеряться среди сотни тысяч изгоев.
Квартира, которую мне подыскал Курт, состояла из двух маленьких комнат. В одной даже была крошечная электроплита, чайник, раковина с холодной водой. В другой кровать, стол и кресло. Кровать была узкой, вместо матраса старое одеяло. Кресло сильно обтрепанное. Но я не унывала. С помощью Курта прибила к стене полку поставила немногие книги, которые прихватила с собой. Стол украсила ноутбуком, а кровать застелила бельем. Санузла в квартире не было. Общий туалет находился в конце коридора. Душ в подвале. Теплая вода шла только ночью. Впрочем, меня это устраивало. Ночью я почти не спала.
Со стиркой придется туго, заметила Жасмин, которая в первый же вечер принесла пакет кексов и газировку. Внизу есть прачечная, но очередь туда на месяц вперед. Если ты привыкла к чистоте и уюту, Трущобы не для тебя.
В голосе Жасмин слышалось недоверие. Она сомневалась, что я справлюсь. Я вежливо улыбнулась.
Старые привычки остались в прошлом. Все привыкают, и я смогу.
Все не ты. Я, к примеру, выросла здесь. Мы жили в похожем блоке в паре кварталов к северу. Мы с сестрой с ранних лет привыкли ухаживать за собой. Мать вечно была под кайфом или в отключке, отца я не видела. Когда мне стукнуло шестнадцать, и я переехала к Тэтчеру, ничего не изменилось. Иногда у нас водились деньги. Он подарил мне цацки и модные шмотки, должно быть, стянул из богатого дома в Хоупфул-Сити. А потом его убили, и я все продала, чтобы выжить.
Зачем? В Центре дают еду и вещи. Немного, но прожить можно, начала я и, увидев насмешку на ее лице, добавила: Мне Курт сказал.
Что он понимает? усмехнулась Жасмин, вынула из кармана сигарету, зажигалку, чиркнула пальцем и жадно затянулась. Глянула, куда сбросить пепел, подошла к окну и рывком открыла скрипучую раму. В иные дни у меня не было ни цента. Я не могла заплатить за квартиру, и старый Фрэнк грозился выкинуть меня на улицу. Вдобавок, тогда я еще «торчала», и мне каждый день нужны были деньги на дозу.
«Наркоманка! решила я. Этого еще не хватало».
Осуждаешь? сморщилась Жасмин и выдохнула дым в распахнутое окно. Я уже год как чистая.
Я присмотрелась: красивое лицо с шоколадной кожей, блестящими глазами и крупными винными губами. Черные волосы упруго курчавятся вокруг головы. Джинсы и рубашка не новые, но чистые. Вроде не врет.
Как я могу осуждать? я пожала плечами. Каждый справляется, как может. Но знай, если тебе будет трудно или плохо можешь прийти ко мне. Я психотерапевт.
Жасмин недоверчиво глянула на меня и вдруг звонко расхохоталась:
Живой психолог? Ты не врешь? Я думала, вас давно уничтожили нейрохакеры. Выжгли вам мозги.
Как видишь, не всех. Я осталась и собираюсь продолжить работу. Знаешь место, где можно недорого снять офис?
Офис в Трущобах? Жасмин вновь рассмеялась, выбросила окурок и захлопнула окно. Да у нас такого отродясь не водилось. Здесь тебе не Хоупфул-Сити.
Если не офис, то комнату. Два кресла, стол.
Ничего лишнего.
Она прищурилась, почесала ногтем затылок и неуверенно сказала:
Можно в нашей школе. Там полно места. Найдется и для тебя.
На другой день, выяснив, где находится эта школа, я поехала туда.
Правительство Хоупфул-Сити не выделяло деньги на школы, расположенные в Трущобах. Ибо Трущоб в городских законах и актах не существовало. Все, что находилось за пределами городской черты уже не относилось к Хоупфул-Сити. У жителей Трущоб был выбор: уехать, получить гражданство Хоупфул-Сити и отдать детей в «хорошие» городские школы. Либо сдать детей в систему опеки. Или оставаться в Трущобах и учиться, как придется. Без надежды поступить в колледж.
«Кто родился в Трущобах, здесь и останется». И это было правдой. Редко кому из детей удавалось преодолеть высокий барьер, отделяющий жизнь изгоя от «светлого пути» гражданина Хоупфул-Сити. Правда, были те, кто не желал мириться с нищетой и бытовой убогостью и сбегал в благополучный Хоупфул-Сити. А после, пройдя сеанс в нейроцентре, забывал, откуда он родом и кто его родители.
Я оставила машину на пустой парковке и направилась к серому двухэтажному зданию, одной стеной прилепившемуся к унылому кирпичному дому с узкими щелямиокнами. Тяжелая железная дверь школы протяжно скрипнула, когда я потянула ее на себя, будто попросила смазки. Я вошла, отпустила дверь, и она с лязгом закрылась.
В школе тускло горел свет. Напротив входа висела широкая черная доска, на которой мелом писали расписание уроков. В тот день на краю доски кто-то прилепил бумажку с адресом школьной вечеринки. Я подошла ближе и слегка потянула за край жвачка. Звонков с уроков не было, но, когда я свернула в полутемный коридор, двери классов распахнулись и пространство быстро заполнилось учениками всех возрастов. Запахи дезодоранта, сигарет, дури забили мои ноздри и мне вспомнилась школа моего детства. Чистые белые стены, темные глаза Ника Брэвиса и резкий голос мисс Симмонс, вызывающий меня к доске. Я медленно прошла сквозь журчащую толпу и нашла дверь с надписью «Учительская».