Такое чувство, что он наглотался камней: как будто его горло набито галькой, которая трется друг о друга и перемещается каждый раз, как он пытается что-то произнести. Натаниэль лежит на столе для осмотра, а доктор Ортис нежно гладит его шею под подбородком, а потом обматывает горло толстой щекочущей трубкой. На экране компьютера, который в кабинет привезла медсестра, возникают черно-белые пятна совершенно на него не похожие.
Когда он сгибает розовый пальчик, то может дотянуться до прорези на кожаной поверхности стола. Внутри пена облако, которое можно разорвать.
Натаниэль, просит доктор Ортис, можешь попробовать что-то мне сказать?
Родители смотрят на него не отрываясь. Это напомнило ему случай в зоопарке, когда Натаниэль стоял перед аквариумом с рептилией целых двадцать минут, надеясь, что если он простоит достаточно долго, то змея выползет из своего убежища. В тот момент ему больше всего на свете хотелось увидеть гремучую змею, но она так и не показалась. Иногда Натаниэль задавался вопросом: а есть ли там вообще змея?
Сейчас он поджал губы. Почувствовал, как горло открылось, как роза. Звук идет у него из живота, натыкается на душащие его камни и не достигает губ.
Доктор Ортис наклоняется ближе.
Ты можешь, Натаниэль, настаивает она. Только попытайся.
Но он же пытается. Он пытается изо всех сил едва не раскалывается пополам. У него под языком застряло слово, которое он так хочет сказать своим родителям: «Перестаньте».
Ультразвук не показывает ничего необычного, говорит доктор Ортис. Никаких полипов или припухлостей голосовых связок, с физической точки зрения Натаниэль может разговаривать. Она смотрит на нас ясными серыми глазами. У Натаниэля в последнее время были проблемы со здоровьем?
Калеб смотрит на меня, я отвожу взгляд.
разговор с родителями, произносит длинные слова, которые скользят ему в ухо, а потом поджимают хвост и убегают, как кролики. Скучающий Натаниэль снова полез под стол, чтобы поискать черный карандаш. Он приглаживает уголки рисунка. Потом замечает куклу в центре.
Это кукла-мальчик. Он сразу видит это, как только переворачивает ее. Натаниэль не любит кукол, он с ними не играет. Но он тянется за этой валяющейся на полу игрушкой. Поднимает куклу. Поправляет ручки и ножки, чтобы больше не казалось, что кукле больно.
Потом он опускает глаза и видит синий сломанный карандаш, который продолжает сжимать в руке.
Избитое выражение: «Любой психиатр вспоминает Фрейда». Соматоформное нарушение («Диагностическое и статистическое руководство по психическим заболеваниям», том IV) термин для заболевания, которое Зигмунд назвал истерией и которому подвержены молодые женщины, чья реакция на потрясение выражается в сильном физическом недомогании безо всяких физиологических предпосылок.
Другими словами, доктор Робишо утверждает, что разум может заставит тело болеть. Это происходит не так часто, как случалось во времена Фрейда, потому что в наши дни существуют менее травмирующие способы выплеснуть эмоциональный стресс. Но время от времени встречаются и подобные случаи, чаще всего у детей, которые не располагают достаточным словарным запасом, чтобы объяснить, что же их расстроило.
Я бросаю взгляд на Калеба: интересно, а он этому верит? Откровенно говоря, я просто хочу забрать Натаниэля домой. Хочу позвонить одному свидетелю, который как-то выступал в качестве эксперта, отоларингологу из Нью-Йорка, и попросить его посоветовать, к какому специалисту в Бостоне обратиться, чтобы он осмотрел моего сына.
Вчера Натаниэль чувствовал себя отлично. Я не педиатр, но даже мне понятно, что нервный срыв за одну ночь не происходит.
Эмоциональная травма, негромко уточняет Калеб. Какая, например?
Доктор Робишо что-то говорит, но я уже не слышу. Не свожу глаз с сидящего в уголке Натаниэля. На коленях у него попой кверху лежит кукла. Одной рукой он пытается засунуть карандаш ей между ягодицами. Его лицо боже мой! абсолютно ничего не выражает.
Я видела подобное тысячи раз. Я побывала в кабинетах у сотни психиатров. Сидела в уголке, как муха на стеночке, когда ребенок показывал то, что не умел выразить словами. Когда ребенок доказывал мне то, что я должна выступить обвинителем по этому делу.
Внезапно я оказываюсь на полу рядом с Натаниэлем, хватаю его за плечи, не отвожу взгляда от его глаз. Через мгновение он уже у меня в объятиях. Мы раскачиваемся взад-вперед в невесомости, и ни у одного из нас не хватает слов, чтобы признаться, что мы знаем правду.
За игровой площадкой в садике, по другую сторону холма, в лесу живет ведьма.
Мы все знаем о ней. И все верим. Хотя никто ее не видел, но это и хорошо, потому что того, кто увидит ведьму, она заберет.
Эшли говорит: если чувствуешь, как ветер щекочет тебе сзади шею, и не можешь унять дрожь значит, ведьма подошла слишком близко. Она носит фланелевую куртку, которая делает ее невидимой. А звук ее шагов напоминает шорох падающих листьев.
В нашу группу ходил Уилли. У него были настолько глубоко посаженные глаза, что иногда они терялись на лице. От него пахло апельсинами. Ему разрешали носить сандалии, даже когда на улице стало холодно. Ноги у него синели, становились грязными, а моя мама качала головой и говорила: «Видишь?» Я все видел и жалел, что мне нельзя носить сандалии. Все дело в том, что однажды Уилли сидел рядом со мной за обедом, макал свое печенье из муки грубого помола в молоко, пока оно не образовало на дне липкую горку а на следующий день он уже не пришел. Он исчез и больше никогда не возвращался.