Картечь пронизывала душный, плотный воздух как игла ткань. Тел не было, так как рикошетящее облако свинца разбивало их в багровые брызги . ДШК тут же смолк, уничтоженный огненным шаром взрыва. Манчини слышал лишь оглушительный звон в ушах. Руки тряслись как у пропитого алкаша и насквозь пропахли порохом. С трудом он затолкал второй снаряд в гранатомёт и вновь выдал залп в тоннель, добивающий так сказать.
Секунду после, как Манчини нажал крючок, он застыл в оцепенении, а потом, его будто унесло в тоннели ударной волной. Как только снаряд залетел в бетонную кишку, Манчини увидел еле стоящего на ногах Хадсона, из левого бедра которого струилась кровавая река. Лицо его застыло в ужасе и тут же померкло на фоне взрыва снаряда, картечь которого изрешетила его спину и в ту же секунду морпех рухнул на бетон, испустив последний вздох.
Глава 4.
Банка пива.
Саперные лопатки глухо вгрызались в твердую почву, отрывая куски тёмно-коричневой плоти. Старая керосиновая лампа явно не хотела делится своим светом и с неохотой освещала небольшой кружок вокруг себя. Стояла она посередине двух ям, из которых активно выбрасывались комья земли. Спросите откуда среди бетонного лабиринта подземелий взялась земля? Возле сортира. Хоронить Гаррисона и Уильямсона разрешили только там. Иначе бы их пришлось тащить на уровень выше, а черт его знает, сколько гуков там можно встретить. Если раньше сортирная вонь была мерзкой, то сейчас она была до невозможности отвратительной. Манчини снял с себя оливковую футболку и обмотал ею голову, закрыв нос и рот. Уэйд дышал ртом, из-за чего дышал он так же громко и часто, как собака в июльский полдень. Вдвоем они рыли могилу для Уильямсона. Бен работал за двоих и копал яму для Гаррисона, не жалея сил. Изуродованные тела, закутанные в плотный, белый саван, были скрыты за оранжевым кружком света.
Хорош. Давай ребят класть. Задыхаясь сказал Бен, утирая со лба ручьи пота. Бездыханные силуэты аккуратно легли в теплую и твердую землю. Уэйд и Манчини закапывали могилу молча, находясь в своих тяжёлых мыслях. Бен шептал под нос протестантские молитвы, а когда саван был укрыт под холмиком почвы, Бен воткнул у начала могилы самодельный, кривой крест из выпотрошенных останков койки. Троица молча смотрела на выросшие из земли могилы, пока, спустя минут десять, Манчини не нарушил гробовую тишину шуршанием в своем рюкзаке. В руке итальянец сжимал помятую банку теплого пива. С характерным звуком он открыл ее, очень аккуратно, аккуратнее чем сапёр, обезвреживающий вагон взрывчатки, чтобы ни одна капля пены не попала на почву. Он отпил пива и передал его Уэйду.
Твою мать, может ты ещё травку приберег? Спросил МакКингли, бережно принимая банку.
Последний косяк скурил на полосе, перед взлётом. С досадой ответил Манчини. Все это они говорили не отрывая глаз от могил. Тишина вновь воцарилась среди них, только подчёркнутая шипением пива. Уэйд решил заговорить первым
Ты верующий, Бен? Пулеметчик отвечал с паузой, как будто он ловил радиосигнал с задержкой из-за расстояния.
Нет. А вот он был. Это ему нужно. Тихо ответил Бен, взглядом указывая на могилу Гаррисона. Господь не слышит мольбы грешников в аду. А мы именно что в аду Бен присел на корточки, переняв пивную эстафету. Сами то, надеюсь, в эту херню не верите? Спросил Бен, переведя взгляд на них, потягивая пиво. Оба отрицательно покачали головами.
Правильно. Вон, ему молитвы не помогли. У него тоже дембель на носу был, все молился, чтобы не взяли в патруль или в боевую операцию. И вот он. Все это Бен говорил с невероятной усталостью и тоской. Так говорят старики на смертном одре, за минуту до неизбежного, чувствуя холодный ветер кладбища. Банка вернулась к Уэйду.
Они тоже по призыву? Поинтересовался Манчини.
Да. Никто в здравом уме в джунгли не отправляется. Капрал и Поляк тому подтверждение.
Как же быстро человек начинает ценить те вещи, которые резко стали дефицитными. Когда в первый день службы Уэйд вскрыл свежую, холодную банку местного пива ему оно показалось хуже мочи. А сейчас он смаковал каждую капельку теплого, пенящегося напитка. Хмель развязал им языки и троица делилась своими мечтами по дому. Конкретно сейчас они говорили о том, чем каждый занялся бы в мирное время. Уэйд молчал и слушал других. Сказать ему было нечего. Никаких планов или надежд у него не было. Родного дома тоже. Он не успел сбежать из приюта, как, неожиданно, он, каким-то неведомым образом, умудрился задолжать родине. И почему-то отрабатывать этот долг его кинули в хреновы джунгли, как жертвоприношение кровавым богам. Так же поступили с О'Лирри.
Манчини мечтал о небольшой лавке часовщика, в какой-нибудь глуши. Подальше от крупных городов и от людей. Бен хотел проехаться по стране, найти семьи погибших сослуживцев, но это только на первых парах. Дальше он тоже не знал, чем заняться. Впрочем, это уже было не важно. Дома теперь нет ни у кого.
Тихо матерясь под нос, напрягая каждую извилину, потирая пустую глазницу, скрытую багровым бинтом, Андерсон умудрился починить рацию, словно маньяк распотрошив советские рации на детали. Все, кто были не в карауле склонили сальные, грязные головы над Андерсоном, который крутил колёсико частот, будто медвежатник, так же аккуратно, дюйм за дюймом. Ничего. Они как шлюпка посреди океана белого шума. Сайгон, Дананг, все возможные базы ВВС, авианосцы ВМФ. Ничего. Капрал Уинтерс приказал разойтись, а сам остался с Андерсоном, перечисляя радиопозывные артбатарей поблизости. Сержант, хмуря брови, морща лоб, разглядывал карты из радиоточки. Ребус в голове сложился в четкую, ясную картину, вызвав у опытного боевого офицера дрожь в теле. Бетонные стены с виду простых партизанских укреплений, советские очистители воздуха, лекарства в лазарете, а теперь карты с красными крестиками на основных объектах в Южном Вьетнаме. Это пункт наведения. Отсюда гуки направляли ядерные боеголовки точно по главным целям в юге. Аэродромы, артбатареи, склады, военные базы, флот все было отмечено с точностью до инча и все так же безнадежно молчало.