Галл посмотрел наверх.
Пятеро дежурных висели на стропилах, смотря на него обугленными глазницами, их белые зубы блистали в улыбке на почерневших деснах.
Людей сжег до хрустящей корки какой-то непредставимый жар, а потом что-то подвесило их на высоту сорока футов охладиться, как передержанных в духовке пряничных человечков.
Галл с трудом сглотнул.
Он заставил себя отвернуться и осмотрел комнату. Кто-то что-то сделало это и ушло отсюда. Спрятаться в Покоях было негде, выйти убийца тоже не мог, единственную дверь только что выломали солдаты. Галл постарался не думать о привидениях и крепче сжал рапиру.
А потом он увидел буквы: большие, уродливые, их словно намалевал на стене ребенок
Галл почувствовал, как рукоятка впивается в руку. Перед тем как превратить тела в обугленные головешки, нечто высосало из них всю кровь.
Он прочел надписи, его затрясло от страха и гнева. Почему-то от детского почерка, орфографических ошибок и уродливых линий они казались еще более отвратными.
Буквы гласили:
ЧАРЫ СДОХЛИК ДЯВОЛУ СОЮЗЗ
ЕЛИСАВЕТА ШЛУХА
ЭТО ВАМ И СЕМЬЯМ ВАШЕМ
ЭТО МОЙ ПЕРВЫЙ ТРИУМФ
Что произ начал он.
Вызывайте людей. Место надо очистить. Постарайтесь хотя бы временно починить оборудование, если сможете. Кардиналам я сообщу и вызову по планшетке подкрепление. Удвойте бдительность Галл замолк, осознав, что его до сих пор трясет.
Что это значит? спросил самый старый член Союза приглушенным, испуганным голосом.
Капитан посмотрел на него и сказал:
Это означает измену. Это означает дьявольское извращение. Триумфу теперь не жить.
Почему? спросил Нэттерджек.
Галл медленно взвесил рапиру в сжатом кулаке:
Потому что я лично убью эту тварь.
СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА
Союза. Почувствовав его, люди просыпались, чуя словно отголосок запаха, как обычно бывало с дымом от костров наутро после праздника летнего солнцестояния. Просыпались и больше не могли заснуть, боясь непонятно чего.
Из бьющегося сердца Лондона, вниз по руслу Темзы, городкам, ширям, лесам, пустошам и райдингам, по болотам, фермам, лесным угодьям и вересковым пустошам, по уклонам, через реки, мимо берегов, портов и набережных, плыл этот странный аромат, а граждане Союза, как обычно, отправлялись на работу, вот только кто-то хмурился без причины, кто-то перебирал четки, там слышался испуганный вздох, а здесь нервная молитва.
В саффолкской деревне Ормсвилл Несбит, где гусиное поголовье давно превысило число жителей, запах, казалось, проник не только в воздух и камни, но и в молоко.
Матушка Гранди посмотрела на створожившееся содержимое ведра и наморщила лоб, которому уже давно не помешали бы растяжка да хорошая глажка. Она протянула палец, настолько ровный и прямой, насколько кривым и корявым было узловатое полено, и, как деревенская дурочка, окунула его в молоко. Вытащила, задумчиво пососала, и еще больше складок рассекли морщины, набежавшие поверх морщин.
Хм, пробормотала она.
Матушка Гранди, успокаивая, потрепала корову Нетти по крестцу, вынесла ведро из сыроварни и бесцеремонно выплеснула его малоприятное содержимое в канаву для отходов.
Раздалось алхимическое шипение, когда скисшая масса забурлила, удаляясь прочь.
Хм, пробормотала матушка Гранди снова и направилась к дому.
Она была потрепанной жизнью женщиной неисчислимых лет. Говорили, что на ее памяти прошло уже с полдюжины коронаций. Старой она не выглядела, только жесткой, угловатой и тощей. Одежда висела на ее мускулистом теле, как занавески, прибитые гвоздями к виселице. Ее волосы, пластами зачесанные назад как будто не расческой, а граблями, походили на стружки старого оловянного котла, скрепленные железными булавками, напоминающими скобки, пришпиленные к черепу. Черты ее сформировала не структура лицевых костей черепа, а сама жизнь, полная забот о свадьбах, непокорных сыновьях, ленивых дочерях, неуклюжих соседях, вздорных внуках и больном скоте. Матушка Гранди растила и экономила, трудилась и плела, ухаживала и принимала роды, учила и советовала. Она добралась до осенней поры бытия и в ней осталась. Люди гоготали вокруг ее юбок стаей всполошенных гусей, ожидая помощи, мнения и лакомых кусочков. Матушка бросала вызов длинным зимам, давно перенесла летний зной и презирала как вечно убегающее время, так и его бессмысленную трату.
Большинство жителей деревни признавали, что без нее через одно поколение Ормсвилл Несбит исчезнет без следа и провалится под землю.
Матушка Гранди очень редко улыбалась, и сейчас был явно не тот случай.
В пронизывающем холоде судомойни матушка повесила шаль на деревянный крючок, торчащий из двери (на плечах хозяйки та никогда не спадала столь живописными складками), взяла рогожный мешок и положила туда кучку сухих растений, банки с консервированными овощами, несколько пачек сухих крекеров, завернутых в промасленную бумагу, потрепанную книгу, нож из заточенного бараньего рога и флягу с чаем.
Как гласит пословица, неладно что-то было в королевстве. Знаки просто кричали об этом. И сейчас речь шла не о привычных двухголовых телятах, не несущихся курах и багровых небесах (как говорит старая деревенская мудрость: коли небо красно снаружи, то свинопасам радость, а коли небо красно в спальне, то кровля горит). Предзнаменования не были настолько грубыми или поразительными. По-настоящему плохие приметы кроются в волне трав, в росе паутин, в крике лесных птиц и в молоке, пахнущем жженой патокой.