Йоркский прибыли туда в поисках приюта, спасаясь от преследований протектората Кромвеля.
Эти знаменитости стали в наши
дни примером для подражания; однако политических изгнанников сменили те, кто уклоняется от судебных вердиктов; все те, кто совершил подлог или обанкротился, все те, наконец, кто пытается в Париже спрятать свое лицо, а затем неожиданно исчезает с Гентского бульвара или площади Биржи, чтобы с гордо поднятой головой объявиться на Зеленой аллее в Брюсселе; и если только эти благородные беженцы умеют хоть немного писать, чтобы поставить на переводном векселе чужое имя, они кормятся за счет скандалов, распускают в какой-нибудь литературной клоаке клеветнические слухи о Франции, которая отбрасывает их прочь, как река нечистоты, и в глазах чужестранца они являют собой постыдное зрелище блудного сына, который, вместо того чтобы раскаяться и смириться, при всех ежедневно плюет в лицо собственной матери; и потому я должен признать, что, со своей стороны, я отнюдь не порицаю недоверия бельгийцев на наш счет, и меня всегда удивляет, что, прежде чем протянуть французу руку, они не просят показать, нет ли у него на плече позорного клейма.
ВАТЕРЛОО
Отправляясь в Брюссель, я поставил себе главной целью посетить Ватерлоо.
Ведь не только для меня, но и для всех французов битва при Ватерлоо была не просто великим политическим событием, а одним из тех воспоминаний юности, которое оставляет глубокий и неизгладимый след на всю оставшуюся жизнь. Мне довелось увидеть Наполеона лишь дважды: в первый раз, когда он направлялся в Ватерлоо, второй когда он оттуда возвращался.
Городок, в котором я родился и где жила моя мать, находится в двадцати льё от Парижа, на одной из трех дорог, ведущих в Брюссель, так что это была одна из артерий, по которым текла благородная кровь, обреченная вот-вот пролиться в Ватерлоо.
Уже три недели город напоминал военный лагерь; каждый день около четырех часов пополудни раздавались звуки барабана или трубы, мужчины и дети, которым не наскучило это зрелище, бежали на шум и возвращались, сопровождая несколько великолепных полков той старой гвардии, что считалась навсегда разгромленной, но теперь, при звуках голоса своего командира, казалось, восстала, словно призрак былой славы, из ледяной могилы: солдаты шли в своих старых потертых меховых шапках, держа в руках знамена, пробитые пулями Маренго и Аустерлица; на другой день проходило несколько великолепных полков егерей в высоких меховых шапках со свисающим набок длинным матерчатым языком или неполные эскадроны драгунов в пышных мундирах, которых сегодня не увидишь, ибо для мирного времени они, наверное, чересчур роскошны; еще через день раздавался приглушенный грохот приподнятых на лафетах пушек, от которого содрогались близлежащие дома, и все эти пушки, как и полки, которым они принадлежали, носили имя, предвещавшее победу. И не было среди них никого, включая слабый и почти уничтоженный отряд мамелюков, покалеченный обломок консульской гвардии, кто не стремился бы внести свою каплю крови в это гигантское человеческое жертвоприношение, которому предстояло свершиться перед алтарем отечества. И все это под звуки патриотических мелодий, под пение старых республиканских песен, которые никогда не замолкают во Франции, песен, которые застревали в горле у Бонапарта и которые так надолго запрещал Наполеон, на этот раз оказавшийся к ним благосклоннее, ибо ему было понятно, что иначе он не найдет достаточной поддержки и должен взывать к воспоминаниям не о 1809-м, а о 1792 годе. Тогда я был еще ребенком, как уже было сказано: мне едва исполнилось двенадцать; не знаю, как действовало это зрелище, этот шум, эти ожившие воспоминания на других, но я пребывал в исступлении! Две недели я не мог заставить себя ходить в школу; я бегал по улицам и проезжим дорогам, словно лишившись рассудка.
И вот однажды утром, это было, кажется, 12 июня, мы прочли в газете "Монитёр":
"Завтра Его Величество император покинет столицу и отправится в расположение армии. Его Величество будет двигаться по направлению к Суасону, Лану и Авену".
Таким образом, Наполеон проследует той же дорогой, что и его армия: Наполеон проедет через наш город: я увижу Наполеона!
Наполеон! Это имя казалось мне великим, хотя идеи, которые он представлял, были мне совершенно чужды.
Я слышал, как его проклинал мой отец, старый республиканский солдат: он отослал назад герб, который был ему прислан, и ответил, что у него уже есть родовой и этого ему вполне довольно* Хотя это был достаточно красивый герб, чтобы присоединить его к гербу предков: на нем были изображены пирамида, пальмовое дерево и головы трех лошадей, которые были убиты под моим отцом во время осады Мантуи; девиз же его звучал
спокойно и при этом твердо: "Без ненависти, без страха".
Я слышал, как его восхвалял Мюрат, один из немногих друзей, оставшихся преданным моему отцу, когда он оказался в опале; Мюрат, солдат, которого Наполеон сделал генералом, генерал, которого он сделал королем и который забыл об этом однажды, в то самое время, когда ему следовало все это помнить.