У меня никого нет, ответил Мунпа,
Ты сифань, констатировал хошап.
В обращении сифань в устах китайцев пет ничего приятного: оно распространяется на обитателей диких мест, то бишь варваров.
Я тибетец, возразил молодой человек. Лама, прибавил он, подразумевая под этим титулом, как водится в быту, всех представителей тибетского духовенства .
Слово «лама», похоже, вызвало у невозмутимого хэшана некоторый интерес.
К какому сроку приговорил тебя судья? спросил он.
Я еще не видел судью и не знаю, что он решит, ответил Мунпа.
Видя, что монах отвернулся от него и собирается раздавать подаяния, он отважился попросить:
У меня есть небольшой слиток серебра; если бы я мог обменять его на тонгсе , то купил бы завтра что-нибудь съестное у лоточников, приходящих в тюремный двор.
Давай слиток, коротко приказал хэшан, указывая на одного из своих помощников, уже протягивавшего Мунпа руку.
Ночью, ввиду возможного обмена, тибетец отделил от своих сбережений самый маленький из слитков. Он отдал его юному монашку и громко, чтобы все слышали, заявил с жалобным вздохом:
Это все, что у меня осталось.
Завтра утром ты получишь еду и тонгсе, сказал монах, вручая Мунпа дополнительную лепешку.
Затем хэшан занялся раздачей подаяний, после чего удалился с чопорным и важным видом; за ним следовали сопровождавшие его мальчишки с пустыми корзинами, стараясь шествовать столь же степенно, как он.
Ну вот, видишь, я дал тебе дельный совет, заметил заключенный, говоривший до этого с Мунпа. Хэшан обещал замолвить за тебя слово перед своим настоятелем?..
Он не сказал ничего подобного.
Не беда; возможно, он с ним поговорит. Его монастырь Высочайшей Мудрости и Абсолютного Покоя расположен на другом берегу реки. Когда выйдешь отсюда, тебе надо будет туда сходить. Там тебе помогут, раз ты тоже что-то вроде хэшана в своих родных краях. Я слышал, как ты это сказал.
Это так, подтвердил Мунпа.
Вот еще один дельный совет, который я тебе даю, настойчиво произнес заключенный.
Мунпа понял, на что тот намекает, разломил дополнительную лепешку, полученную от монаха, и протянул половину услужливому советчику, поспешившему съесть угощение, отойдя в сторону.
Наутро один из надзирателей протянул Мунпа большую горсть тонгсе.
«Сколько же он прикарманил?» подумал тибетец, завернув деньги в старый лоскут и сунув его в свой ампаг. Тем не менее, зная местные обычаи, он преподнес тюремщику несколько мелких монет в знак благодарности за оказанную услугу.
На этом отношения трапа с собратом по вере, китайским хэшанем, закончились. Монах снова пришел на следующей неделе, раздал милостыню и не обратил на тибетца никакого внимания, даже когда его помощник-монашек протянул тому миску супа и лепешку.
Между тем благодаря тонгсе Мунпа начал понемногу есть, что было для него подспорьем, но он плохо спал, по-прежнему опасаясь, как бы эти «хитрые китайские жулики» не украли у него сбережения, ведь все теперь знали, что он при деньгах. Этот запас тоже должен был вскоре иссякнуть: сколько же еще времени могло продлиться его заточение?..
Молодой человек попробовал мысленно обратиться к своему Учителю и попросить его о помощи. Разве не ради него, не из преданности гомчену он ушел из Цо Ньонно, отправившись па поиски бирюзы и ее похитителя, поиски, которые не принесли ему ничего, кроме неприятностей и разочаровании? Однако страстные мольбы Мунпа не встретили никакого отклика за пределами грязных тюремных стен: Гьялва Одзэр как будто исчез из подвластного нашим чувствам мира.
Наконец через три недели после ареста Мунпа хэшан объявил:
Наш эрлуа заступился за вас перед секретарем судьи. Послезавтра вы сможете отсюда выйти.
Но на следующее утро надзиратель известил заключенных о том, что они должны немедленно предстать перед судьей; их привязали одни к другому и повели в ямынь строем.
Сначала туда явились истцы с жалобами, и солдаты-полицейские начали записывать их показания. Судья слушал безо всякого интереса, небрежно приговаривая мелких преступников, стоявших на коленях перед его крестом, к тюремному заключению или битью палками. Когда настал черед Мунпа, тот попытался
объяснить, что с ним приключилось, но судья, торопившийся уйти, не стал его слушать.
Десять ударов, коротко распорядился он, и сифань может быть свободен.
С этими словами он покинул зал суда.
Солдаты повели сифаня во двор, где уже ждали своей участи несколько таких же бедолаг, дрожавших при виде тяжеловесных дубин, готовых обрушиться на их спины. Мунпа так и не удалось вставить хотя бы слово в свое оправдание.