Да не сходить ли сейчас за гробовщиком? решился предложить Антонио.
Скарамуцциа грозно на него оглянулся.
Что?!
Я только думал, сударь, что все равно толку не будет
Смей ты у меня только еще заикнуться!
Он быстро подошел опять к бальзамированному и кивнул камердинеру, чтобы тот взялся также за дело. Очень может быть, что и на этот раз все усилия их ни к чему бы не привели, если бы Скарамуцциа вынул изо рта сигару. Продолжая же курить, он волей-неволей пускал в лицо распростертого перед ним помпейца струю за струей табачного дыма. Не мешает здесь кстати заметить, что итальянский табак довольно низкого качества, и у непривычного человека от едкого дыма его неизбежно запершит в слизистых оболочках носа и горла. Вдруг ноздри помпейца задрожали, раздулись, и он чихнул и фыркнул так звонко, что наклонившийся над ним Скарамуцциа отшатнулся. Вслед затем мнимоумерший, не раскрывая еще глаз, поморщился и пробормотал, разумеется, по-латыни:
Что это за отвратительный запах гари?
И господин, и камердинер от неожиданности просто остолбенели. Господин пришел в себя первый.
Ах, голубчик ты мой! Ну, Антонио, скорей же вина и устриц!
Услышав чужой голос и незнакомую речь, помпеец повел кругом непрояснившимися еще глазами и остановил их на хозяине.
Где я, и что со мною?
Скарамуцциа, как человек ученый, знал, разумеется, по-латыни, и объяснялся даже довольно свободно на этом языке.
Ты в Неаполе и у добрых друзей.
отвечал он. Ты помнишь вероятно, что дал когда-то закопал себя?
А! правда. И я теперь ожил?
Ожил после довольно долгого сна.
А именно?
Скарамуцциа опасался испугать едва ожившего и уклонился от прямого ответа.
Как раз вовремя, чтобы дать мне познакомиться с тобою, сказал он. Не забывай, что ты пациент. Первым делом надо тебе подкрепиться. Эй, Антонио! Скоро ли?
Несу, синьор, несу.
Не без некоторого усилия проглотил расслабленный пациент с полдюжины устриц. Когда же хозяин влил ему в рол рюмку старого вина, он сперва поперхнулся, раскашлялся, а потом закрыл опять глаза и впал тотчас в глубокое забытьё.
Теперь мне можно идти, синьор? спросил шёпотом Антонио.
Ступай. Но, как сказано, я никого не принимаю, ни единая душа не должна знать, что происходил в этих четырёх стенах.
Синьор хочет делать над этим «субъектом» научные опыты?
Да. Но тебя это, я думаю, не касается?
Точно так. Но, извините, синьор: у меня в груди тоже не камень, знаете, а сердце. Вы не станете его очень мучить?
Мучить?
Да, как, бывало, знаете, этих лягушек да кошек. Не будете вытягивать ему жилы, распарывать живот, сдирать с него кожу?
Скарамуцциа нетерпеливо дернул плечом.
Ты малолетний. Антонио! Субъект мой не лягушка, не кошка, а человек, как и мы с тобой. Интересует же он меня, как одушевленная древность, и изучить его с духовной, нравственной стороны я хочу ранее моих ученых коллег. Это ты, надеюсь, понимаешь?
Как не понять.
Человеколюбивый камердинер на цыпочках удалился. Господин же его уселся за письменный стол, развернул большую, совсем чистую еще тетрадь, вывел на заглавной странице крупными буквами: «Мой дневник о помпейце» и принялся писать самый обстоятельный отчет о том, как был им найден и оживлён помпеец.
Глава третья. Репортер «Трибуны»
Прошло два часа, прошло три; помпеец все еще не просыпался. Нисколько раз Скарамуцциа тревожно подходил к нему, наклонялся над ним: дышит ли он еще? Едва слышное, но ровное дыхание спящего всякий раз успокаивало нашего ученого.
Тут из-за дверей, из третьей комнаты донеслись
к нему звуки двух спорящих голосов. Затем раздался легкий троекратный стук в дверь: так стучался один Антонио.
Entrate! (Войдите!)
Стучавший, действительно, был Антонио. В одной руке у него была вазочка, наполненная визитными карточками, в другой небольшая пачка таких же карточек.
Это что такое? с неудовольствием спросил его профессор.
Карточки от разных господ, что хотели видеть вашу милость, узнать подробности про воскресшего.
А ты уже проболтался, что мы его воскресили?
Ой, нет, синьор! Я от всего отпирался. Да вот эти пятеро, продолжал Антонио, указывая на бывшую у него в руке отдельную пачку карточек, просто штурмом ломились в дверь. Еле-еле сдержал их.
Да кто они такие?
Газетные писаки. Извольте сами прочесть.
Профессор принял карточки и, хмурясь, прочел сквозь зубы:
«Бартолино», репортер «Неаполитанского Курьера»; «Меццолино», репортер «Утра»; «Труфальдино», репортер «Родины»; «Педролино», репортер «Жала»; «Баланцони», доктор изящных искусств и корреспондент-репортер римской «Трибуны».
Ну, да, так и есть! проворчал он.
Да, подхватил Антонио, четырех-то из них я кое-как еще ублажил; вечерком обещались понаведаться. С пятым же не сладил: ворвался он силой в гостиную и говорить: «доложите, мол, что не уйду, покуда самого не увижу».
Скарамуцциа в сердцах даже топнул ногой.
Cospetto del diavolo! (Это чёрт знает, что такое!) Нечего делать. Ты, Антонио, побудь уж покамест тут: неравно пациент наш проснется.
Он сам прошел в гостиную. Непрошенный гость развалился в мягком кресле, точно был лучшим другом дома. Это был мужчина средних лет, довольно неказистый на вид и неряшливо одетый, но в правом глазу у него был ущемлён монокль, вокруг измятого воротничка был намотан ярко-пунцовый шарф, приколотый золотой булавкой величиною с маленький грецкий орех и изображавшей мертвую голову; а на толстой золотой цепочке болтался карандаш в форме золотого пистолетика. Впрочем, за качество металла мертвой головы, цепочки и пистолета мы не ручаемся.