У дьяка давно глаза посоловели. Не очень он понимал, чего Иван Максимович похваляется. Он больше в приказах лавки просиживал и по царскому веленью в санях болтался, в шубу завернувшись, из конца в конец земли русской. Знал он указы да грамоты царские, а рассудить, надо ли ту самоядь воевать или нет было ему не по силам. А уж после ужина и меду хмельного и совсем он ничего разобрать не мог. Глазки у него слиплись. Не хотелось ему хозяину перечить. Он и сказал:
Знатно. Иван Максимыч. То ты, тово, знатно Ну, и мед же у тебя, Иван Максимыч! С лавки не встать.
И он засмеялся длинным смехом, а голова у него клонилась все ниже.
Иван Максимович позвал ключника и Галку и велел им дьяка проводить в гостиную горницу и уложить спать.
Наутро дьяк и не вспомнил ничего, что ему Иван Максимович за ужином говорил. Он поблагодарил его за почести и пошел с подьячим на воеводский двор.
Воевода
Черти! Неслухи окаянные! Где были, как Ивашка охальничал? Пошто не взяли его? Невежка, сук корявый, куда схоронился?
Государь, забормотал дьяк, не приступиться к ему, холопы.
Молчать! крикнул воевода и дал ему по уху.
Акилка и пристав бросились на колени и стукались лбом в землю. Воевода кинулся на них и сразу вцепился в волосы и приставу и Акилке. У пристава волосы были редкие, он быстро вывернулся и откатился в сторону.
А Акилку воевода принялся таскать по сеням, приговаривая:
Я тебе, смерденок, все волосья выдеру! Зубы выломаю! В железах сгною!
Акилка ползал на коленях и тихонько скулил, пригибая голову к полу. Воевода наконец совсем запыхался и бросил Акилку, стукнув его лбом об пол. Дьяк тем временем юркнул в приказную горницу. Воевода вошел туда же отдуваясь и с порога накинулся на дьяка:
Забрался под иконы, гребень петуший! Гадаешь, оттуда не выволоку за козью бороду? Сошлю тебя с приказной избы да кнутом отодрать велю. Как смел Ивашке норовить!
Государь, Степан Трифоныч. Дозволь слово молвить. Силом Ивашку не взять. Холопов у его полон двор. Государю бы на его извет отписать. Государь на его за самоядь гневен не помилует.
Воевода кивнул головой, бросил шапку на лавку, расстегнул шубу и сел.
То так, сказал он. Пиши тотчас. Семейко Пахомыч взад поедет, с им пошлю. Почнешь, как надобно, а там пиши Ну, скоро ты? Пиши тотчас: «Доводит тебе, великий государь, вычегодский воевода Степка Трифонов, сын Голенищев, на Ивашку Строганова. Тот Ивашка Строганов вор и бездельник. На твое государское имя пес охулку положил. Твоей, великий государь, грамоты с прочетом и слухать, пес смердячий, не похотел и надругался над ей. А как я, твой, великого государя, слуга, Степка Трифонов, на его дворишко вшел, с твоим, великого государя, дьяком, Семейном Пахомовым, а он, Ивашка тот, вор и душегубец, учал меня плетью стегать и шапку с меня сбил, и шубу, чортов сын, изодрал, и кривым боровом меня лаял, и на козлы пузом, смерд собачий, сулил привязать, и кнутом отодрать И пинками и топуньками меня бил, а приказные, страдники»
Тут воевода снова сжал кулаки и вскочил с лавки. Не мог он на месте сидеть и глядеть, как дьяк еле-еле водит по бумаге гусиным пером и рыжей бородой заметает. Так бы и рванул его за ту бороденку. Да без дьяка и извета не напишешь. Оглянулся больше нет никого. Акилка с приставом схоронились куда-то.
Пиши! крикнул воевода дьяку, а сам опять выскочил в сени. Но и там никого не было. А надобно было воеводе на ком-нибудь сердце сорвать. Он распахнул дверь в жилую горницу.
На лавке перед пяльцами сидела Устя и глядела в окно. А перед ней стояла мамка и что-то говорила ей.
Ты чего, наушница, боярышне в уши дудишь? крикнул воевода. На птичий двор сгоню, страдница! Вон пошла А ты чего не шьешь, в окно пялишься? Кого выглядываешь?
Ты чего вскинулся, батюшка! сказала Устя с обидой. Шила я, только лишь мамку за шелком в светлицу посылала.
Ведаю я, каки шелки! сказал воевода. Про парней, чай, плетки плетет, поскудница. Мотри ты у меня! Примечаю я, Данилка строгановский коло дома похаживает. Убью!
Устя заплакала.
Чтой-то ты, батюшка, сказала она, грех тебе. Аль я непутевая какая? Неужли сором на твою наведу?
Не про то я. Вишь, дура, воевода немного смяк. Коли сватать вздумает Данилка думать не моги. Вот про что Не в версту нам Строгановы. На Москве за боярина отдам Ну? Чего ревешь?
Устя не поднимала головы от пяльцев.
Воевода потоптался на месте.
Ну, чего ревешь? повторил он и тронул рукой голову Усти. Сказал, за боярина отдам, за молодого да за богатого.
Устя все плакала. Воевода снова начал сердиться.
Вишь, дура ревет! Слухать отца не хочет. Да ты ведаешь, кто я, аль запамятовала? Разбаловалась. Мало учена.
Устя подняла голову, взяла руку Степана Трифоновича и жалобно поглядела на него снизу.
Нет у меня матушки родной, сказала она, а батюшка не жалеет дочку.
Воевода сразу подобрел. Он притянул к себе Устю, потрепал по щеке и сказал:
Ну-ну, чего зря говоришь. Подь, вели ужинать сбирать. Тотчас я.
Он пошел в приказную горницу и отпустил дьяка.
Вычегда прошла
Как не доброе, сказал Лобода, одно слово казаки. За мной на край света пойдут. Было б чем поживиться.