Иван Максимович взглянул на него и сразу крикнул:
Галка! Вновь тот щенок между ног путается. Чего даром хлеб жрет? Приказал я в варницы его сдать. Как смел приказ не сполнить?
Галка испугался.
Государь, Иван Максимович, заговорил он Анна Ефимовна с собой его в ту пору на Пермь взять ладила
Ну? Не поехала ж она. Чего посля не сдал?
Запамятовал, государь. Прости Христа ради. Махонький он, вишь. Не сдюжит
Поговори у меня! крикнул Иван. Сам давно плетки не пробовал. Ноне ж отослать.
Про Афоньку он как будто и забыл.
Иван Максимович бросил шкворень и пошел в дом.
А тот тем временем выскочил из печки и живо скатился в подполье.
Из-за промысла
Когда еще Максим помер, иконный мастер Истома принес ей икону, которую начал было писать молодой хозяин, убиение царевича Димитрия. Сама Анна-то небольшая молельщица была. Взглянула тогда на темную доску с золотым ободком вверху и поставила вниз в киот. Больше ни разу и не посмотрела на нее. Забыла совсем. А тут вдруг вспомнилось ей. Вынула доску, поглядела, и сердце у нее защемило.
«Вишь, подумала она, ни разу-то, как жив был Максим, не спросила и его, что он там с Истомой мажет. Не поглядела. А уж как бы рад он был. Корила все больше. А вот помер, корить-то некого, да и делать стало нечего. Ну, да что там слезами горю не пособишь. А вот я в память о нем пелену к образу Димитрия вышью. То самое и вышью, что он на иконе написать хотел». Загорелась даже вся Анна Ефимовна. Сейчас и принялась за работу. Фрося ей наладила пяльцы, вставила алую атласную полосу, достала в светлице шелка всех цветов, золото, серебро. Истома принес икону старинного письма, с которой Максим Максимович начал было писать.
С тех пор как вставала Анна Ефимовна, так и садилась за пяльцы и дотемна не отрывалась. Только когда Фрося обед ей приносила, она перейдет к столу, поест и вновь за работу. Все ей думалось словно она перед Максимом вину свою отрабатывает.
Не один раз Марица Михайловна присылала за ней Феонию пришла бы Анна Ефимовна к столу в столовую горницу. А Анна говорила ей:
Скажи матушке: прошу-де не гневаться на меня, занедужила, видно, чего-то. Не в силу мне с горницы выйти.
Иван сперва думал: «Так только, в гневе сказала Анна, что из горницы не выйдет, одумается и вновь станет выходить. Где такой в горнице усидеть? Да у ней ноги сами нехотя вынесут».
Но нет. Времени много прошло, а Анны все не видать и не видать. Зашел Иван в светлицу, спросил наведывается аль нет молодая хозяйка?
Ключница сказала:
И не запомним, когда бывала. Ране каждый день зайдет, а то и не единожды. А ноне с самого поста, никак с вербной седмицы, не заглядывала.
А на вербной неделе Иван как раз вернулся с Москвы. Иван Максимович пошел к матери.
Что, сказал он ей, матушка, никто ноне к девкам в светлицы не заглянет? Аль то порядок? Хоть бы Анна заглядывала.
Анна? Супротивница наша Анна, сказала Марица Михайловна. Все норовит свекрови вперекор. К столу посылала звать, и то не идет. Вишь, занедужила-де.
Занедужила? А что же с ней? Лежит?
Какое лежит? От пяльцев, слышно, не отходит. Вишь, шить охота припала. То иглы в руки не брала, а то спины не разогнет. И нет, чтоб матери угодить. И тут норовит впоперек.
А что ж впоперек?
Да я, вишь, Ивану-юродивому пелену вышить ладила. Да не одолела, глаза слабые стали. А она, нет чтоб помогу оказать, надумала убиенье царевича
Дмитрия шить.
Иван вздрогнул.
Что? спросил он, будто не дослышал.
Царевича Дмитрия убиенье. Мне впоперек.
Ты б поговорила ей, матушка. Надо ж кому и за домом смотреть. Тебе не в силу, я вдовый.
Ох, Ванюшка, и то все молвить тебе сбираюсь, да боязно. Не осерчал бы. Сколь годов вдовеешь ты. И сыночек один лишь у тебя. А сам, вишь, молодой, из себя пригожий. За тебя всякую боярышню отдадут. Оженился бы ты, сынок. Утешил бы мать-старуху. Вот и Фомушка намедни сказывал: «Один-от кот мяучит». Феона тотчас молвила: не иначе, как про Ивана Максимовича. Ты не серчай, Ванюшка.
Пошто серчать, матушка, сказал Иван, то и мне на мысль вспадало. Может, и приду к тебе, благословенье спрошу.
О! Ну, и обрадовал ты меня, сынок. Кто ж суженая-то? Скажи, не утай. Аль на Москве боярышню насмотрел, альбо княжую дочь?
Ну, ну, матушка. Мне княжая дочь ни к чему. Мне хозяйка в дому надобна. Не гадай, все едино не угадаешь. Придет время, скажу.
Иван Максимович поклонился матери и пошел.
Иван, как вышел, так сразу забыл все материны речи. Давно он одно дело задумал, да все откладывал. А тут сразу как прорвало.
«Вишь, подумал он, нравная. Никто слова сказать не моги. Не по нраву, тотчас ежом ощетинится. Погоди, голубушка, и на тебя плетка найдется. Наживка-то хороша, лишь бы клюнула. А там уж с крючка не сорвется».
Пошел было к себе Иван, постоял, тряхнул головой и опять вышел в сени, а оттуда в Максимовы горницы.
После смерти Максима Анна Ефимовна не захотела спать в своей опочивальне. Все горницы ее с Максимом были вряд одна за другой опочивальня последняя. В первой, в чулане спала Фрося, а во второй у окна, вдоль лавки, рядом со столом Фрося поставила пяльцы. Вечером Фрося придвигала скамейку к другой лавке у задней стены, приносила из опочивальни перину и стелила хозяйке постель. Так Анна Ефимовна весь день и проводила в одной горнице. Только переходила от постели к столу, а от стола к пяльцам.