К столу больше никто не присел. Снова заскрипела калитка, как мне теперь показалось, тихо и жалобно. Дольше всех неподвижной оставалась Ксения Прохоровна. Я тоже не смел тронуться до тех пор, пока она не подняла глаза, не прижала мою голову к себе и почти шепотом не повторила несколько раз:
Спасибо, сынок, спасибо...
В груди у нее что-то прихлипывало, клокотало, похоже, слезы, которые она сумела сдержать в себе, чтоб смотреть на людей сухими глазами. Да, нельзя быть хлипкой при людях. Ведь она с давних пор слывет кремневой и непреклонной перед любой бедой и несправедливостью. Потом, оставшись наедине с собой, как бывало в молодости муж ее был убит из-за угла выстрелом из обреза в первый год коллективизации, смочит слезами и кофту и подушку.
Перед калиткой она остановила меня:
Знаю,
в райкоме тебе надо показаться. Иди, а дочку и сына оставь здесь... Повеселей мне будет, на озеро с ними схожу. А там скажи побывала я сегодня на фронте рядом с сыном. Правду ты о нем сказал. Он такой и был. Боялась, в опасном деле сробеет, а он остался таким, каким родился... Под своим сердцем вынашивала его... Вот, видишь, при тебе могу и слезы показать. Мало их у меня осталось... В Яркуле у Таволгиных тебе надо побывать непременно. Потом обязательно в Рождественке, там многие по наущению этих не верят похоронкам, сколько лет ждут, истощают себя ложной верой. Побывай еще... да ты сам знаешь, у кого надо побывать.
В райкоме я застал только первого секретаря. Весь аппарат в колхозах и совхозах. Лето засушливое, ни одного дождя с весны. Идет подготовка к перегону скота. Маточное поголовье в Барабу и к Обской пойме, молодняк на сдачу живым весом.
Как спалось, как завтракалось? спросил меня Николай Федорович, садясь рядом со мной. Он уже знает, где я задержался до жаркого полудня.
Прошу заказать Москву, сказал я и назвал номера двух телефонов: служебный и домашний Леонида Сергеевича Соболева.
Жаловаться или сбегать от жары торопиться, комиссар?
Теперь к слову «комиссар» нужна приставка «бэу», заметил я. «Бывший в употреблении», поэтому могу и жаловаться, и проситься в прохладу.
Да-а-а, протянул Николай Федорович, упрашивая междугородную связаться с Москвой как можно быстрее. Он, конечно, не поверил тому, что я сказал, и незамедлительно попросил уточнить: На какой день заказать билеты? И сколько три... один?..
Сейчас прояснится, ответил я.
Сидим, смотрим друг другу в глаза. Он ждет начала моего разговора, я звонка из Москвы, чтоб передать просьбу о продлении отпуска, а если это невозможно, то об освобождении меня от штатной должности в правлении и от обязанностей председателя военной комиссии со дня ухода в отпуск.
Звонок телефона прерывает наше молчание. Поднимаю трубку. В Москве еще раннее утро. Отвечает квартира Соболева. Называю себя, прошу Леонида Сергеевича.
Я у телефона, отвечает он. Что у тебя там случилось?
Побывал сегодня в семье погибшего на фронте друга...
Понимаю...
В телефоне послышался замедленный выдох: Леонид Сергеевич и по голосу умел угадывать чувства и настроения товарищей.
Не могу я так: приехал и уехал. Прошу продлить отпуск или освободить...
Можешь не пояснять. Об освобождении вопрос снимается, а отпуск... продлим. Сколько надо?
Задержусь до осени.
Как мне известно, ты там не один.
Дочь и сын со мной. Их отправлю раньше.
И тоже не спеши. Пусть познают, как добывается хлеб.
С хлебом нынче здесь будут сложности.
Знаю, ведь ты в Кулундинских степях?
Да.
Мой поклон кулундинским хлеборобам. Сочувствую... Продление отпуска подтвердим телеграммой...
Кладу трубку на рычаг. Николай Федорович обходит стол и останавливается за моей спиной:
Значит, все-таки не «бэу»!
Но и не первой свежести, однако готов встать в строй взвода разведки, которым командовал в свое время лейтенант Колчанов, а теперь первый секретарь райкома партии. Жду команду. Я повернулся к нему лицом, вытянувшись в струнку.
Отставить, произнес он улыбчиво, с иронией. Строевая подготовка отменяется.
Почему?
В разгар боя шагистикой не занимаются.
Уже идет бой?
Не бой, а сражение.
Тогда прошу указать цели.
Цели... Он прищурил левый глаз, как бы поймав меня на мушку. А как вчерашняя боль в голове?
Она была ложная, сознался я.
От ложного самовнушения, уточнил он.
Прошу объяснить обстановку, попросил я, уклоняясь от разговора о причинах моей вчерашней хитрости.
Николай Федорович присел к столу напротив меня, нахмурился. На впалых щеках обозначились белые пятна. Похоже, он намеревался сказать: «В такую пору и богу помолишься, лишь бы дожди пошли», но только посмотрел на потолок и произнес:
Обстановка не из радостных.
Хочу вникнуть в существо, сказал я.
И теперь ему, кажется, в самом деле захотелось мысленно вернуться в свой взвод, на боевые позиции военной поры. Он предложил:
Давай условно, хоть на час, переместимся в подвал того дома, в который сию минуту врезалась бомба.
И взорвалась? спросил я.
Взорвалась... Нас завалило, но мы остались живы. Перед нами стоит задача не только выбраться из развалин, но еще организовать оборону этого дома.
Как мне помнится, прервал я его, это не условный и не придуманный эпизод, а достоверный факт из боевой жизни снайпера Василия Зайцева и моего собеседника. Могу