чучела. А на другой день этот же сокол лучшего двухчубого голубя унес. А муж улыбается: Закон природы, соколу тоже питаться надо. Вот и пойми его».
Родин невысок, быстр в решениях, по-мальчишески вспыльчив. Возраст его выдают лишь седины, упавшие на виски.
«Индевею, говорил он, индевею помаленьку. Это все соль морская выступает».
В жизни своей много соли хлебнул Родин. Много. Трудные военные годы детства, а потом море. Со школьной скамьи море. И торговые суда, и рыболовецкие, а вот в последние три года перешел в портовый флот капитаном буксира.
«Амба! сказал. Довольно плаваний. Сутки вахта трое дома! А то сыновья вырастут, и не замечу. Забыл уже, как лес по весне пахнет. Всю жизнь пыль морская».
Он купил себе мотоцикл «Урал»: «Жигули для чинуши, а нам за грибами, за ягодами по бездорожью в самый раз на Урале».
«Куда курс проложим? обычно спрашивал сыновей. В долину Антилопы или в кратер Корякского вулкана?»
Радик старший, ему четырнадцать, Алешка младше. Он с ними ровня.
«Ну зачем ему чья-то собака?» подумала жена.
Она открыла форточку и крикнула:
Оделся бы хоть, а то простынешь!
За окном свисали сосульки, а на березе, в кормушке, цыкали синички постоянные гости-зимовщики. Во дворе рвался с цепи Шар, восточноевропейская овчарка. Он не видел из-за дома боксера, но чуял его приход.
Родин подошел к приблудной собаке.
«А вдруг бешеный пес? Укусит еще, по больницам набегаешься», переживала Валя.
Маленькая, лохматая, вездесущая собачонка Татошка звонко лаяла на боксера. Но тот и ухом не вел. Даже не глянул на взъерошенную моську.
Родин протянул руку, погладил пса:
Ну что, псина, заблудился или бросили тебя хозяева? У-у-у, тощий-то, как скелет, бедняга
Пес стоял перед ним, не дрогнув, не моргнув, будто окаменел. Он смотрел далекими, отсутствующими глазами.
«В них нет жизни, подумал Родин, даже нет надежды. Или это характер? Железная воля, сила духа и непокорность. Что с тобой делать?»
Родин вбежал в кухню:
Валя, дай-ка мне немного супчику!
Там только тебе и детям! ответила она из комнаты, а когда вышла в кухню, Родина и след простыл. В окно было хорошо видно, как из кастрюли в собачью миску выливается содержимое.
Ешь, бродяга! Свежайший, с говядиной. Да ешь, не бойся, чего смотришь? Пошла, Татошка, не мешай. Да цыц ты, погремушка!
Собачонка отскочила. Пес понюхал суп, но есть не стал. Он стоял, угрюмый, широкогрудый, с ввалившимися боками, сгорбленный и кривоногий. Большая голова с раздвоенным черепом была слегка повернута в сторону Родина, а с отвислых губ стекала слюна. Родин снова погладил пса. Но боксер ни единым движением не выдал своих эмоций, ни один мускул не дрогнул. И чувствовалось, что где-то в этом тощем теле еще таится внутренняя сила.
«Неприятный и страшный пес, подумал Родин. Голоден, а не ест. На больного не похож. Глаза ясные, нос холодный. Видно, кто-то из города вывез его и бросил. Сельские такую породу не держат. Это привилегия горожан. Скорее блажь, чем любовь к животным. А этот преданный пес. Он будет искать хозяина, пока не умрет от истощения. И черт меня дернул выйти! Как часто я за горячность расплачиваюсь угрызениями совести! И бросить его, беспомощного, жаль, а взять некуда».
Родин еще постоял в раздумье. Выручила жена. Она стучала в окно и резко, энергично манила рукой.
Ну извини. Извини, песик. Пищу ты не берешь тогда иди! Ищи своего хозяина! Возможно, он тебя тоже ищет. Родин снова погладил пса по крутому лбу. Пес оставался безучастным. Он будто примерз к белому насту. Лишь глаза его скосились в сторону и чуть-чуть вверх. Родин смотрел прямо в глаза неподвижному псу и видел, как разгораются в них золотые огоньки. Будто потеплело, растаял ледок. Казалось, что в это страшное четвероногое чучело вдохнули жизнь и разум и что вот сейчас он шевельнет отвислыми губами, сморщит курносый нос, разинет квадратную пасть и скажет: «К тебе бы я пошел. Но ты не берешь, что делать? Судьба Иди в свой теплый дом!»
Родин отвернулся. Ему стыдно было смотреть в эти глаза. Он сознавал свое фальшивое поведение и уже не мог исправить ничего.
Швабры! Растаку иху мать, ругнул он неизвестных хозяев.
Возьмут собаку, а потом выбросят.
«Конечно, пес не в моем вкусе, рассуждал он, подходя к дому, не та масть, урод, а все же живое существо порода. Такой не возьмет пищу из чужих рук и будет еще долго искать хозяина. Бессердечные, бессовестные люди».
Родин не оглянулся, но чувствовал, как прожигает спину укоризненный взгляд измученной собаки.
Зачем ты его гладил? напустилась
жена. Теперь не уйдет. Ведь животные чувствительны к ласке.
Постоит и уйдет.
Есть будешь?
Нет, буркнул он и ушел в свой кабинет-каюту, как он называл шутя отдельную комнату.
Жена стучала посудой, завывала музыка в телевизоре, мелькали картины сельской жизни. Урчал трактор на полях Большой земли шла посевная.
«А у нас еще зима», подумал Родин и глянул в окно.
Красный горбатый силуэт по-прежнему возвышался над полем, и можно было подумать, что пес изучает снег.
Родин взял книгу и лег на диван.