А ну, проверь.
Захаров спустился под воду пробоины и впрямь пустые.
Глянул вниз, а его тряпичные сальные кляпы щиплют со всех сторон табуны рыб.
Вытянули, ворюги, обжоры, сала захотелось, рассердился Захаров. Мало я на вас хлеба и ракушек скормил?
Захаров поднялся наверх на баркас и принялся тесать для пробоин деревянные пробки. При этом молча и стойко выдерживал насмешливые взгляды и шутки товарищей.
Его утешала одна тайная, заветная мечта, запала она ему давно. Мечтал он найти особенную рыбу, какой еще не знал никто: ни водолазы, ни рыбаки, ни ученые. Он и сам не знал, какая она из себя, эта необыкновенная рыба, но был твердо уверен, что она существует. Что она плавает где-то в других морях, более рыбных, чем Балтийское, в Черном, Баренцовом или Дальневосточном.
Там и найти ее легче вода там прозрачна.
Захаров подал заявление с просьбой перевести его на другое море. Но водолазный инструктор сказал:
Нет, товарищ Захаров, на другое море не переведем. Вы нам и здесь нужны. Работник вы хороший, к условиям Балтики привыкли. Ну, скажите, зачем вам понадобилось другое море?
Хочу увидеть новых рыб, сказал Захаров.
Зря, сказал инструктор, рыбы вам только мешают. Плюньте на них и оставайтесь. Мы вас скоро в старшины произведем.
Захаров остался. Он любил водолазную работу. Но мысль о необыкновенной рыбе стала одолевать его сильней прежнего. И Захаров подал новое заявление.
Наконец ему разрешили уехать на Черное море.
Захаров впервые в жизни спустился на дно южного моря.
Он стропил, затягивая стальной петлей ржавые котлы, донки и куски железного борта старого, рваного корабля. Баржа лебедкой тянула груз на поверхности. Шланг и сигнал змеились сквозь прозрачную толщу, и вдали было видно, как гоняет скумбрию резвый дельфин. На просторе колыхались медузы в модных шляпках с синими и оранжевыми каемками и в кружевах из тонкого шелковистого студня. А между ними, как стрелы, выпущенные из тугого лука, быстро и бесшумно пролетали длинные, странные рыбы-иглы.
Дно было солнечное, то в бурых и багровых водорослях, то подернутое красным илом. От этого и бычки, и камбалы, и зеленухи, и коньки, и барабульки тоже казались розово-багровыми.
Облепленный черными ракушками и мхом, заспанный, волосатый краб лениво волочил по грунту свой большой, будто привязанный живот.
Ну и страхолюд, засмеялся Захаров и взял краба на руки.
Вечером после работы Захаров сидел в шумном кубрике «Эпроновца», думал о крабе-страхолюде, посаженном в банку, и о пище для морских коньков. Слушал, как веселый такелажник Гераськин, аккомпанируя себе на гитаре, пел старую морскую песню «Пролив Донегал»:
На подвесную! Дупель два! Лысина! Аврал! Бито! Считай рыбу!
Но вот снова, как звенящая галька из-под прибоя, вырвался голос Гераськина:
С ним Захарову сегодня пришлось работать на одном баркасе.
Сразимся, что ль?
Идет.
Якубенко засучил по локти свои пудовые рыжие руки, сплошь покрытые татуировкой, и выдвинул на стол шашечную доску.
Захаров еще у балтийцев видел немало замысловатых татуировок. И все же один рисунок на руке Якубенко его удивил.
Что это у тебя наколото?
А разве сам не видишь?
Захаров еще раз всмотрелся в этот неясный синий рисунок, изображавший не то зверя, не то павлина.
Не знаю, сознался Захаров.
Эх ты, чубук от трубки, да ведь это морская лисица, объяснил Якубенко.
Морская?
Захаров заволновался. Он знал обыкновенных пушистых лесных лисичек. Еще мальчишкой он промышлял с отцом-охотником в тайге.
Да разве морские бывают?
Отчего ж им не бывать, конечно, бывают, усмехнулся Якубенко. Я одну даже голыми руками поймал.
Поймал? воскликнул Захаров.
Поймал.
Якубенко расправил жесткие усы и подмигнул Захарову.
Интересуешься? Могу рассказать.
Захаров поспешно отодвинул шашечную доску, облокотился и приготовился слушать.
Дело-то было давно, начал Якубенко, лет восемь назад. Стояли мы как раз, где вот сейчас стоим. Лежала там железная баржа с очень ценным грузом. Ее еще в двадцатом году врангелевцы утопили. Ну, мы ее разгрузили, а потом искали упавшие с ее палубы на грунт и засосанные песком токарные, фрезерные станки и чушки сплав цветного металла.
Я ходил со щупом и протыкал грунт. Щуп у меня был добрый, как полагается, железная трость с большим кольцом на ручке и насечками-ершами к концу.
Колю это я, значит, ищу чушки и вижу: на песке лежит камбала, только что-то очень большая. Поглядел еще: похожа, да не камбала. Подошел, а это мать честная! шип, морская лисица. Была она больше медной водолазной манишки, в общем, на всю грудь, а хвост сантиметров на сто и усыпан острыми, как бритвы, колючками.
Ткнул я ее щупом и попал в плавник. Как подпрыгнет она, подлюга, как ударит хвостом, аж ракушки взлетели. И завертелась колесом, вот-вот срубит меня. Да хорошо, успел наступить ей на хвост ботинком и держу. Ладно. Нагнулся, подсунул под нее ладонь, захватил за ерши и быстро выдернул щуп на другую сторону, лиса и скатилась к кольцу, так и поволок.