Такая технизация была именно результатом мутации культуры, она была чужда всему предыдущему техническому развитию, которое началось с возникновения человека. То, что технизация предстала перед нами в вещной форме машин явление почти побочное, оно с неизбежностью было предопределено тем, что сама наука была подобна «полезной и надежно действующей машине» (Гуссерль). Сказанное Хайдеггером об атомной бомбе, справедливо и в отношении компьютера. Человек Возрождения не умел считать, а в Новое время создание счетной машины стало предметом мечтаний и множества усилий.
Это принципиальное положение, альтернативное утверждениям Белла, усиливается и фактами истории. Самые первые вещи «новой техники» создавались не «жестянщиками», а учеными. Голландский ремесленник шлифовал линзы для очков. Как гласит легенда, его ребенок, играя, поместил линзы не рядом, а одна за другой так была изобретена подзорная труба. Но именно Галилей, узнав об изготовлении подзорной трубы, создал теорию телескопа. Мало того, что он вычислил необходимые углы преломления света и геометрическую форму линз, ему пришлось математически рассчитать машину, которая смогла бы нарезать такие линзы с нужной степенью точности. Это была первая прецизионная машина Нового времени, и конструктором ее был Декарт.
Что же касается «техники XIX века», о которой говорит Белл, то ее ключевые элементы тоже рождены не «жестянщиками», а учеными, создававшими свои инструменты. Прецизионный винт (болт и гайка) был разработан для фокусирования микроскопа, а прецизионная шестерня при изготовлении хронометра для экспериментов в механике. Без болта и шестерни не было бы промышленного станка [143].
До настоящего времени в общественном сознании господствует образ постиндустриального общества, представленный в футурологической литературе последних 30 лет. Корпус этой литературы вырабатывался в рамках большого проекта, к выполнению которого были привлечены крупные ученые, аналитики и философы. Ряд книг этого жанра стали выдающимися бестселлерами.
В целом эта литература была проникнута оптимистическими ожиданиями преобразования индустриального общества конца XX века в «общество знания», рационально организованное, благодаря новым возможностям вычисления и коммуникации. Ж. Эллюль писал: «Мы живем в техническом и рационалистическом мире. Мы все лучше распознаем опасность этого мира. Нам нужна какая-то опора. И поскольку невозможно найти единственный точный ответ, отыскать выход из этого мира, удовлетворительным образом предрассчитать приемлемое будущее, футурологи хватаются за образ такого будущего, предрассчитать которое нельзя, мысленно перескакивают через препятствия, конструируют нереальное общество То, что бессознательно предлагают нам футурологи, это радикально технизированный мир, из которого убраны только явные, вопиющие неудобства техники; это абсолютный триумф технического рационализма под прикрытием мечты» [286, с. 147].
В постиндустриальном «обществе знания» господство технического рационализма над человеком с присущей ему эволюцией потребностей достигает своей полной наглядности. X. Блюменберг показывает, как шаг за шагом сущность техники ускользала от взгляда человека и начинала диктовать нормы социального порядка: «Я хотел бы на примере показать, что же фактически усматривается и вскрывается в самой вещи. Я обращусь к простому примеру с дверным звонком. Существуют старые механические модели звонков, которые нужно дергать за шнур или крутить: пользуясь ими, можно испытать непосредственное чувство специфического создания ожидаемого эффекта, поскольку между действующей рукой и звонком существует адекватная связь, т. е. если я стою перед подобным устройством, я знаю не только, что я должен делать, но и как это делать.
Иначе обстоит дело с кнопочным электрическим звонком: осуществляемое рукой нажатие кнопки подчинено совершенно неспецифическому и гетероморфному эффекту мы более не производим эффект, а лишь вызываем его. Желаемый эффект уже, так сказать, для нас уготован в аппарате, при этом заботливо укрыта от нас его обусловленность и сложность приведения в действие, внушая нам представление о том, что эффект не требует больших усилий. Внушая нам представление о своей постоянной готовности-к-употреблению, технический мир, независимо от всех функциональных требований, предстает перед нами в качестве корпусов, обшивок, невыразительных фасадов к ним. Функциональное участие человека гомогенезируется и в идеале сводится к минимуму к нажатию на кнопку. Технизация во все большей степени превращает действия человека в неспецифические.
Здесь я ничего не говорю о простом физическом факте, согласно которому разница между механическим и электрическим звонком объективно состоит в том, что в первом случае мы должны приложить свою энергию, необходимую для осуществления процесса, а во втором пользуемся иной энергией, уже готовой. В нашем случае решающей является феноменологическая точка зрения на то, как представлены данности непосредственному опыту. При нажатии на кнопку, по сути дела, торжествует отказ от постижения (в буквальном смысле узрения): приказ и эффект, порядок и продукт, воля и действие приближены друг к другу на кратчайшее расстояние и тем самым связаны друг с другом без каких бы то ни было усилий, подобно потаенному идеалу всей христианской продуктивности, выраженному в словах Бога: Да будет!, открывающих Библию.