Вы никогда не возвращались домой?
Нет... Я посылаю моей матери деньги. Она думает, что я горничная.
Вы боитесь открыть ей свою профессию?
У них такое ограниченное сознание, в нашей дыре...
А Марио?
О! Марио...
Она махнула рукой, чтобы показать, что этот Марио, в общем, давно растворился во времени.
Вы знали Антонио Монтарино?
Как и все, не больше.
То есть?
Ну, я встречала его несколько раз у графини, когда относила ключ или брала почту. Он мне не нравился.
Однако вы плакали, когда оказались перед трупом?
Мёртвых я боюсь, даже когда они в могиле!
Хорошо! Синьорина, я думаю, что на сегодняшнее утро хватит. Ещё одно, пожалуй... Вы рассчитываете долго заниматься своим ремеслом?
До тех пор, пока у меня не будет достаточно сбережений, чтобы вернуться в свою деревню и жить, как дама!
Тогда успеха, малышка!
Синьор комиссар, я думаю, что ошиблась на ваш счёт. Вы в общем, наверное, славный тип. Знаете, я сейчас подпишу фотографию, которая вам понравится, и вы повесите её в своём кабинете, ладно?
Тарчинини закрыл глаза, чтобы представить реакцию Джульетты, обнаружившую столь деликатный подарок.
Вы очень любезны, София, но боюсь, это доставит огорчения моей жене.
Ma qué! Можно ли быть до такой степени во власти предрассудков?
Я сам себя спрашиваю об этом...
***
Забыв на мгновение о своём возрасте, Джульетте и bambini, Ромео взирал на сидевшую напротив него Адду влюблёнными глазами молодого человека, как бы несколько наивного и словно только что узнавшего любовь. Это была та неисчерпаемая сила восторга, которая давала комиссару Тарчинини внутреннюю молодость, вырывающуюся из границ, устанавливаемых обществом. Враги называли его плутом, тогда как он был попросту ребячески искренним. Нежность к прекрасному полу уживалась в нём с глубоким убеждением в явной опасности, которую этот пол таит для него.
Синьорина
Фескароло чувствовала себя немного смущённой от столь явных проявлений немого обожания, но, по правде говоря, и она точно не знала, почему, она не принимала этого мужчину слишком всерьёз. Безразличный ко всяким интригам, Джакомо пытался построить башню из кубиков, устанавливая их один на другой. Увы! Она всё время разрушалась, у Джакомо было ещё меньше шансов построить стойкую башню, чем у пизанских архитекторов.
Адда... (хотя они и познакомились только накануне, Ромео считал вполне естественным звать по имени молодую женщину, к которой чувствовал необъяснимую приязнь), полиция Флоренции, зная мою репутацию, попросила меня об услуге, в которой я не могу ей отказать найти убийцу Антонио Монтарино. Я найду виновника, Адда. Я дал себе сорок восемь часов, чтобы надеть на него наручники. Я заключил этот контракт с самим собой, иначе Тарчинини не сможет больше быть Тарчинини. Я потеряю самоуважение. Вы меня понимаете, а?
- Я понимаю вас, синьор комиссар, и одобряю ваше решение.
Я должен вас заверить, что я буду у намеченной цели, каковы бы ни были дороги, которые мне придётся одолеть, и препятствия, через которые мне придётся перешагнуть.
Я не сомневаюсь в этом, синьор комиссар. Ma qué! Но почему вы мне это говорите?
Потому что мне очень неприятно будет арестовывать доктора Вьярнетто за убийство так же, как знать о вашем... вашем непристойном поведении.
Слёзы выступили на глазах у Адды.
Вы... вы не имеете... права говорить со мной так... Джанфранко не убийца! Если только он не сошёл с ума, зачем ему убивать мясника, которого он даже и не знает? Что касается меня... О! Синьор комиссар ... это из-за Джакомо вы со мной так обращаетесь?..
Она не смогла закончить и заплакала. Взволнованный Тарчинини поднялся, подошёл к плачущей, утёр ей лицо своим платком, взял на руки и, раскачивая, как ребёнка, поцеловал в лоб, приговаривая:
Ля-ля-ля... Ma qué! Что это за глупости, а?
Перед ним было большое горе, и сам Ромео явился его причиной.
Преодолев время и пространство, Ромео представил себя в Вероне, успокаивающим свою старшую дочь Джульетту, которую наказали в школе и которая, сидя на коленях у папы, рассказывала ему о своих бедах.
Гневный вопль прервал эту невинную идиллию. Ромео и Адда подскочили, а Джакомо, испугавшись, поспешил укрыться на материнских руках. На пороге стоял доктор Вьярнетто, пытаясь обрести нормальное дыхание, прерванное возмущённым криком. Искренне и удивлённо веронец спросил:
Что-нибудь случилось, доктор?
Тот даже стал заикаться от бешенства.
Что... что... что... что-нибудь... слу... Ma qué! Вы издеваетесь надо мной, да?
Тарчинини повернулся к Адде.
Что такое?
Он ревнует.
Ревнует? К кому?
К вам, синьор комиссар.
Ко мне?
Порыв гордыни тут же перенёс Ромео на головокружительные высоты. Хотел бы он, чтобы его Джульетта была тут и могла слышать это... Ему не приходило в голову, что синьора Тарчинини могла воспринять ситуацию совсем иначе.
Ревнует он или нет, ничего себе манеры! Где вы находитесь, доктор?
У своей невесты, а вот вам как раз нечего здесь делать, и как вам не стыдно тискать её на глазах у сына?
Ромео обратился к Адде:
Он сумасшедший или что?
Ситуация дошла до такой степени взаимного непонимания, что нужно было либо драться, либо объясняться. Веронец и флорентиец, будучи людьми интеллигентными, предпочли объясниться. Хотя ему и трудно было с этим согласиться, Джанфранко Вьярнетто признал, что (человеческая) симпатия полицейского к его невесте не переходит границы пристойности и не должна вызывать даже малейшее подозрение. Джакомо, счастливый от того, что взрослые успокоились, расцеловал всех по очереди, и Ромео был очень тронут этой детской лаской. Доктор, решив довести дело до конца, поинтересовался: