Руководители нашей партии и лично товарищ Сталин заверяют весь советский народ в полной готовности защитить наше государство от любого агрессора, завершала выступление Вероничка.
Трактористы, их помощники, слесари-ремонтники дружно хлопали.
Вероника,
сколько лет этому Гитлеру? спросил Иннокентий Бойцов на июньской политинформации. Был он небольшого роста и состоял в помощниках у Дорошева.
Девушка, наверно, знала все на свете. Ответила с ходу:
В апреле исполнилось пятьдесят два. А зачем вам, товарищ Бойцов, знать, сколько лет предводителю немецких фашистов?
Начальник тракторной станции одобрительно кивнул.
Иннокентий встал, подбоченясь:
Мне сорок два стукнуло неделю назад. Не шибко разница велика, верно? Думаю, встретил бы я этого супостата и об колено его хрясь! Наступил бы в мире покой и порядок. Чешутся у меня кулаки на усатого прохвоста.
Стены станции содрогнулись от хохота колхозников. Начальник смеялся до посинения, пока не замахал руками перед сидевшим рядом Григорием:
Григорий Михалыч, во-о-ды Ну у тебя и по-о-мощ-ниче-е-ек
Через две недели стало не до смеха. Двадцать второго июня по деревне пронеслась весть о нападении Германии на Советский Союз. В семьях, где сохранились иконы, начали расставлять их по божничкам. Из сундуков доставались молитвенники, люди листали страницы, отыскивая тексты со словами о защите от ворога. Женщины принялись лихорадочно вспоминать, что в таких случаях собирают в заплечный мешок рекруту.
Однако работа не клеилась. Григорий обнял руками огородную столбушку, погладил ее теплую шершавую поверхность. Задумался, ощущая в груди новое, незнакомое прежде чувство тоскливости: «Намеревался осенью обновить отдельные столбы. Что поделаешь» Хозяйство он привык вести так, чтобы гниль не заводилась ни в одной жердочке, ни в одной доске. Самый строгий односельчанин не смог бы упрекнуть его, Григория, в лени, и вот прозвучали днем слова председателя: «Собирайтесь, мужики».
«Гитлер, холера! тоскливость вырвалась из груди ругательством. Заявился со своей бандой. Сенокос на носу. Картошки мы густо насадили. Взошла дружно, урожай обещается отменный. Только кто его убирать станет? Справится ли Варенька в августе? Вся надежда на нее да на детей: Даня помощник, Володя тоже. Егорка? Только-только шесть ему исполнилось, а Аленке и того меньше всего четыре. Нет, туго Варе придется. Через день-другой принесут мне повестку, возраст-то по годам призывной. Проверить бы успеть, что из запасов в погребе на льду лежит? Много ли соли в туеске?»
Розовый цвет облачных тенет угасал, смещаясь к кромке неба. В вершинах недалекой березовой рощи успокоилось наконец воронье. Вечер заканчивался. За мучительными раздумьями не получилось окучить ни одного гнезда. Рука потеребила бородку, и в голове пронеслось: «Придется завтра наверстывать. А может быть, рано панику развел? Может, все обойдется. Говорила же Вероника, что наши руководители позаботились об укреплении страны. Глядишь, неделя минует, и войне конец. При другом раскладе призовут разве что месяца на два-три». Рука погладила выпавший из-за ворота рубахи крестик на тесьме. «К октябрю беспременно вернусь», почти успокоил себя Григорий.
Повестки колхозникам Дорошеву, Бойцову, Тютикову и другим вручили в правлении двадцать восьмого июня. К тому дню Григорий посчитал запасы: сколько чего хранилось по сусекам, а чего до осени, до его вероятного возвращения, Варе не хватит. Выходило, что мукой семья обеспечена до конца июля, мясом недели на две-три, а вот сухарей осталось восемь мешков, и это порадовало запас карман не тянет. Даня рыбки с реки иной раз принесет; грибы, ягоды по лету соберут, посушат До октября-ноября семья голодать не будет. Беда, сена для скотины не заготовил
Еще один вопрос не оставлял Григория. Как быть с дровами? Кто их рубить отправится, если сам на фронте задержится? Война за неделю не закончилась. Вдруг до зимы воевать? О том, что Григория могут убить или ранить, мысли в голову не приходило.
В правлении уходящим в Красную армию выплатили долги за трудодни: часть деньгами, часть рожью и ячменем. Через сутки рекруты прощались с родными у околицы деревни. Наверно, от этой же самой околицы уходили деревенские мужики воевать и в прошлом веке. Покосившиеся, почти черные от времени столбы несохранившихся въездных ворот повидали на своем веку всякое.
Варенька, ты выдюжи, родная, до осени, словно упрашивал Григорий жену. Управишься до холодов, а там вернусь. Не может война долго продолжаться. Приеду, дров напилю-наготовлю. А пока ты с кое-какими
запасами остаешься, вздохнул и провел рукой по выбритому подбородку.
Она кивнула. В левом виске у нее затрепетал нерв, в голове пронеслось молнией: «О том, другом Гришенька позаботился. Искренне надеется на скорое возвращение. Пусть верит. Господи, верни мне его живым». Сердце женщины вещало: не отделаться от войны ее Грише до холодов, но вслух произнесла успокаивающе:
Да, конечно, к зиме поспеешь назад. Не думай даже, что дольше задержат. Все вернетесь к октябрю. Там и дровами займешься, и переправу по холоду откроешь.