на руки, Наташа умылась, прополоскала рот и напилась. Отчаянно хотелось в душ, но это уже дома. Смочив остатками воды большой носовой платок, она зашла в дом, быстро разделась и обтерлась платком, словно это могло убрать запах дыма и вина, въевшийся в волосы, кожу, вещи. Проверила документы лежали в сумке, как и вчера.
Застелив постель, она вышла и закрыла дом, ощутив мимолетное сожаление, словно покидала странное, но хорошее место, запомнившееся чем-то особенным. Завязала калитку все той же проволокой и ушла, не оглядываясь на соседний участок. На улице было непредставимо тихо, несмотря на время, близящееся к полудню. Не лаяли собаки, ни единой души не было видно во дворах: Наташа будто шла по мертвому городу из американского ужастика, только страшно не было ничуть, зато навалилось тяжелое оцепенение, глушащее мысли и чувства. Под его наркозом она дождалась полупустого автобуса, поднялась на высокую грязную ступеньку и села у пыльного окна, чувствуя, что на душе у нее так же точно пыльно и пусто.
Дома все было в порядке. Среди бабулек у подъезда Марьи Антоновны не оказалось, так что Наташа, решив сразу разобраться с поручением, не заходя к себе, позвонила в дверь к соседке. Дождалась шаркающих шагов и щелчка замка, сунула в едва открывшуюся щель документы и, невнятно извинившись, шмыгнула к себе, под непрекращающиеся слова благодарности за спиной. Дома было хорошо. Дома был душ, любимый жасминовый чай и замороженная пицца, плед, телевизор и нетбук, но сначала, конечно же душ! Разомлев под горячими струями, она три раза промыла волосы шампунем, а потом еще и ополаскивателя не пожалела, до скрипа отмылась миндальным гелем, который до этого казался ей слишком сильно пахнущим, и, нарезав на куски разогретую пиццу, уволокла тарелку с чашкой чая на диван. Наркоз не проходил. Равнодушно глядя в зачем-то включенный телевизор и незаметно съев пиццу, Наташа посмотрела федеральные новости, потом местные, потом какое-то ток-шоу, пытаясь вспомнить, как зовут ведущего. Задремала, проснулась с головной болью и выключила бубнящий телевизор. Праздничная программа оказалась еще хуже будничной, так что вечером Наташа полила цветы, повесила проветриваться тщательно протертую куртку и вышла гулять в старой, не такой красивой, но куда теплее. Побродила по парку, съела хот-дог и вернулась домой.
И все время ей казалось, что она забыла что-то очень-очень важное. Важнее этого, забытого, не было и не могло быть ничего, но что это Наташа не помнила. Снова и снова перебирая каждый момент того странного вечера, упиваясь тоской при воспоминании о руках, улыбке и глазах Вадима, она пыталась вспомнить и не могла. То же самое было и на следующий день, когда пришлось сделать уборку и постирать, но большая часть дня все равно осталась свободной. От Марьи Антоновны, заглянувшей с тарелкой горячих пирожков, Наташа чуть ли не шарахнулась: почему-то видеть всегда приветливую соседку было неприятно и тоскливо. Она тоже это заметила, озабоченно поинтересовавшись, не заболела ли Наташенька. Наташа вяло и виновато подтвердила, что да, заболела, а потом, когда дверь за Марьей Антоновной закрылась, подумала, что не такая уж это и ложь. Голова действительно болит, тело ломит и на душе такие кошки скребут Похоже, вино Анжелики не помогло и простуда все-таки не минует.
Вечер последнего выходного она проторчала у телевизора, беспрестанно делая горячий чай и заедая его пирожками с повидлом: аппетит почему-то никуда не делся, или это организм запасался на время болезни? Ночью снились кошмары: вязкие беспорядочные сны с меняющимися картинами, незнакомыми людьми и постоянным ощущением чужого взгляда. Ничего страшного в этом не было, но ни на секунду бесконечной ночи, даже сквозь сон, Наташу не отпускала дикая тоска, от которой хотелось плакать, просыпаясь и снова засыпая, комкая подушку и влажную от пота простыню.
Утром она встала разбитая настолько, что мелькнула мысль позвонить шефу и сходить в поликлинику за больничным наверняка ведь температура. Да и градусник надо бы купить. И лекарства, наверное Но курточка, долг, премия. Премию после больничного можно не ждать. И Наташа вытащила себя из постели, беспрестанно зевая как-то накрасилась, натянула высохшую «итальянку» и запрыгнула в маршрутку.
Водитель принял желтую монетку Наташа всегда готовила деньги заранее и под расчет прикрыл дверь, и, перед тем, как тронуться, включил радио. Треск, хрип, потом уверенно и чисто пробившаяся волна Наташа сидела, глядя в окно на знакомые улицы и все сильнее сжимая сумочку: изнутри поднималась ледяная дрожь.
А ну-ка сделайте мне фото, месье Жан! пропел хриплый шансонный голос на разухабистый мотивчик. Ведь я сегодня вист
и два туза в кармане
Наташа стиснула сумку, подавляя тошноту и гадкий в своей непонятности страх.
Я мимо них растаю, как в тумане. А ну-ка сделайте мне фото, месье Жан
Пробормотав что-то, она рванула ручку двери и выскочила, стоило маршрутке притормозить на светофоре у обочины. Захлопнула дверь, не обращая внимания на крик водителя, с бешено бьющимся сердцем перебежала на тротуар.